Omnia mutantur, nihil interit - страница 18

На диване еще пахнет стаей, ими всеми, и проводить там ночь — варварство, кощунство. Они падают на ковер; ворс трет плечи, Ян бережно вцепляется в горло, все крутится перед глазами, грудь разрывает от крика. Бледные руки — в переплетении чернильных свивающихся татуировок. Шелковое, прохладное прикосновение мрака к истерзанной пылающей коже. Различить, какие у Яна глаза теперь, не получается.

Их венчает изнанка в блеске нитей и дрожи заклинаний.

— Что это?.. — потом, задыхаясь, спрашивает Ян, кусает губы. — Ты видел?..

И осекается, несмело, виновато глядя, точно ляпнул что обидное, тянется коснуться плеча, и Влад улыбается от этой неловкой бережливости.

— Видел, как не видеть… Даже обычный человек заметит такую пляску на изнанке, — весело отмахивается он. — Спроси у Кары: она знает о демонских традициях чуть побольше меня.

— И сгореть со стыда?

— Ты красиво горишь, Янек.

Примолкнув, Влад озадаченно замечает, как у него что-то хорошо, правильно ноет в груди. Наверно, сердце. Как будто стоило всю жизнь огрызаться и ходить одному, отрезанному от всего мира, чтобы потом любить вот так.

— Надеюсь, твои заботливые родственники не страдают вуайеризмом, — вспомнив что-то, заходится смехом Ян.

Через пару секунд смеются они оба.

15.

Завернутый в одеяло, важный, точно римский император в изгнании, Влад уходит на кухню и возвращается со стаканом ледяной воды, от которой приятно ломит зубы. Ян пьет торопливо, но аккуратно, не захлебываясь. Перебираясь на диван, они ложатся рядом; Ян лениво поглядывает наверх, на колыхание тонкого тюля над приоткрытым окном. Находит на подоконнике пачку, зажигалку и с наслаждением прикуривает.

— Спасибо, — говорит Влад.

— Чего? — дергается он. — Войцек, ты с ума сошел? За что? Что я согласился на это… предприятие? Ты так искренне и упрямо уговаривал, что не купился бы самый бессердечный инквизитор. А я, кроме того, тебя… тебя… Ты понял.

Затихнув, он смущенно отворачивается.

— Да я не про сегодня, я в целом. Я… ты никогда не пытался меня перевоспитывать — я стал задумываться об этом еще давно, когда понял, как ты меня меняешь. Ты научил меня жить, ценить жизнь, а не мучиться, влачить существование. Никогда не читал нотаций — при твоем-то правдолюбии. Нет, ты был рядом, не отпускал, не позволил раствориться ни в магии, ни в гневе, ни в мести. И я сам, сам захотел идти с тобой, Ян, я воскрес, потому что видел, ради чего стоит карабкаться. За это — спасибо. Что позволил мне выбрать. — Помолчав, Влад вынужденно усмехается: — Выбор, который я тебе предложил, куда прозаичнее.

Молчание длит ночь. Благоговейно проводя по своду ребер, касаясь уродливых белых выступов-шрамов от песьих клыков, Влад упоенно скалится. Любуется — на изломе ночи, сейчас, он может дать слабину.

— Если б я умел рисовать… — выдыхает Влад.

— Так научись! — тая улыбку, предлагает Ян. — У нас вечность впереди — успеешь превзойти Микеланджело. Хоть завтра начинай.

Кажется, Влад задумывается всерьез, кивает. Ян делится с ним наполовину прогоревшей сигаретой: вторую поджигать лениво.

— Под радиоудар московского набата, — напевает Влад. — На брачных простынях, что сохнут по углам, развернутая кровь, как символ страстной даты, смешается в вине с грехами пополам…

— «Петербургская свадьба»? — переспрашивает Ян. Ему не хочется обрывать, хотя мурлычет Влад совершеннейшую пошлость, от которой хочется отвернуться, уткнуться носом в стену, пряча алеющие — от жара ночи, конечно — щеки. Все-таки вертится.

— Ее, я слышал, как вальс писали, — шепчет Влад. Скользит рукой по лопаткам, и Ян поводит ими нервно, прерывисто. Он чувствует прикосновения, мягкие касания губ — расчесанные его ногтями царапины, почти закрывшиеся, выше — колючий рисунок, оплетший плечи. Осознание, что тело Яна соткано из мрака, лишает Влада всякого чувства приличия — если оно у него когда-то было. — Ян? — зовет он, отрываясь от птичьих лопаток. — Если бы ты танцевал…

— Мы бы станцевали, — покоряется Ян. — Я бы хотел с тобой танцевать, но знаешь, как мне стыдно, что я отдавлю тебе ноги?

— Нашел, о чем волноваться. Вставай! Давай, поднимайся! — хохочет, хватая его за руку. — Неужели в такую ночь ты собрался спать? Не позволю!