Оморикия - страница 7

На этот раз я попал туда как надо. Я сразу же оказался внутри дома, и он привычно поразил меня своей массивностью. Работая в графстве, я совершено отвык от этих высоких сводчатых потолков и громадных окон. С потолка свисала широкая кристальная люстра: ее-то я точно никогда не поменяю. Мне вообще ничего не хотелось тут менять, все было очень современно обустроено и неизменно вызывало у меня неподдельное восхищение, – я всегда даже удивлялся поначалу, что дом этот – мой. Я ходил по нему осторожно, словно я в гостях… потом, конечно, освоился. Все же я очень привык жить по – другому, намного скромнее. Потом я вышел на веранду и с удовлетворением улыбнулся: садовые стулья стояли стопочкой, стул в стул, и этих перевернутых стульев было удивительно много, как в летнем театре. За моим домом и садом исправно смотрели, и я знал, что аккуратно ежемесячно переводил за это деньги. Но вот хоть тресни, не помнил ни садовника, ни смотрительницу: это было так давно, что в моей памяти остались лишь размытые черты их лиц. Дом был на холме: за каменным забором вразброс горели огни, а вдали чернела громада моря.

Я снова проснулся и все пытался пристроить загипсованную ногу. Очень хотелось забросить ее на какое-то возвышение, но мне дали всего одну подушку. «Это все графство виновато», – подумалось мне тогда; я все еще был под впечатлением сна. «Это все оно. Я ничего не могу вспомнить. Я совершенно не могу управлять времяформой, я потерял все навыки. Я не могу даже попасть в свой собственный дом. Я все время попадаю не в то время. За все эти годы у меня же первый раз получилось, и то случайно, во сне…»

Я молча плакал, размазывая по щекам слезы. Денег не было, и народ мигрировал кто куда; герцы платили больше всех. Туда, в графство, было очень трудно устроиться на работу, но я смог, много лет назад. Я стал зарабатывать намного больше денег, и мною, наконец, загордилась моя тогдашняя жена, – она не хотела детей до тех, пока мы не «устроимся» получше. А потом мы развелись…

Я лежал в палате один, лишь круглая луна заглядывала в высокое окно. Палата была по-спартански пуста, – здесь, на острове, не прижились графские уютные больничные комнаты. Кроме моей кровати и шкафчика, в палате стояли только «бактерицидка» и штатив для инъекций. После операций здесь не давали наркотиков, а кололи лишь противовоспалительные, и выписывали сразу, как только мог держать костыли. Здесь делалось слишком много операций, и просто не хватало места для всех страждущих. Хоть золотом осыпь. Надо было «чинить» великое множество людей.

Как же я дополз сюда, бог мой? Как же я рад, что я сюда дополз! Мне помогли, меня собрали, я смогу ходить. Мне даже дали обезболивающее… И я наконец-то смог повидаться с мамой, пусть даже во сне…

Она приехала к нам на остров с Северного полуцарствия. Я с ней познакомился совершенно случайно. Мы с ребятами тогда гнали стаю катранов, и нам не хватало погонщиков. Мы дали по Интернету объявление, и откликнулись она и еще пара девчонок. Елена, правда, была не такой уж и молоденькой: как оказалось, она была меня старше лет на десять. Она поначалу выглядела даже сильнее и выносливее многих наездниц, но со временем стало понятно, что давалось ей такая молодёжно-коллективная работа не так уж и легко. Точнее, она жила вроде бы с нами, но при этом совсем отдельно.

По утрам она долго растягивалась и долго пила кофе. По вечерам она с нами не засиживалась, забиралась в палатку и читала. Она любила бродить в одиночестве по горам в штормовые дни, несмотря на проливной дождь. Однажды я ее застал спящей в пещере, – она полусидела на туфовом натеке, закрыв глаза и блаженно улыбаясь. Если бы я не знал, что она с севера, я бы подумал, что она ушла путешествовать во времяформе. Северяне не владеют этим мастерством. Они могут научиться оседлать катранов: это на севере и на юге сейчас даже в бассейнах симулируют. Сейчас считается, что «катранить» – это круто и физически развивает. Но разговаривать с катранами или зайти во времяформу, – это только мы, островитяне, так можем.