Она друг Пушкина была. Часть 2 - страница 10

и по дому, следовательно, простодушие её ещё более имеет цены[20]. В эту пору князь серьёзно был увлечён графиней, возможно, даже добивался её взаимности. По сему поводу Долли иронично заметила: Вяземский, несмотря на то,что чрезмерно безобразен, обладает суетностью, свойственной красивым мужчинам; он ухаживает за всеми женщинами и всегда рассчитывает на успех, но они хорошо к нему относятся, потому что ему присущи приятные манеры и остроумие, хотя он немного педант[21]. Подтрунивает над ним и Пушкин: Боюсь графини Фикельмон. Она удержит тебя в Петербурге. Говорят, что у Канкрина ты при особых поручениях и настоящая твоя служба при ней[22].

А. И. Тургенев, большой ценитель женской красоты, познакомился наконец с милой красавицей посольшей. Даже из прекрасного далека, из страны красивых женщин — Италии, где он проводил большую часть своей жизни, не уставал восхищаться ею.

Тургенев — Вяземскому: Не умею выразить, как ты меня обрадовал и как благодарен я австрийской красавице за её милые, прелестные строки: перечту их в Неаполе. (12/24 декабря 1832 г.) И снова о ней в другом письме от 26 июля 1836 г.: Но ты объясни, как я могу не забыть об этом — а пропустить случай сказать ей всё, что она зажгла в душе моей и своими глазами, и своими умными разговорами, и поэтическими строками в письме о поэтической Италии. Как её все помнят и любят в Неаполе! Как она к лицу этому земному раю! Там бы взглянуть на неё! В цветниках виллы Reale! При плеске волн соррентских! У грота Виргилия!… Но и на Чёрной речке!… Знаешь ли, что я видел её в первый раз в жизни на Чёрной речке, на балу у княгини Мещерской, урождённой Чернышёвой. Перебираю в сердечной голове моей всё прошлое…[23] И так бесконечно — из письма в письмо о незабвенной прелестной посольше.

Не слишком ли сахарный образ — умна, начитанна, добродетельна, красива и к тому же — добра и сострадательна? Но именно такой представляется она со страниц своего дневника.

Появление во Франции в 1843 году книги под названием «La Russie en 1839» произвело эффект разорвавшейся бомбы. Потом она была переведена на английский, немецкий, шведский языки. Общий тираж издания был огромным для того времени — 200 тысяч экземпляров. Без сомнения, это — самая занимательная и умная книга, написанная о России иностранцем, — так оценил её А. И. Герцен. Он прочитал её сразу после издания в 1843 г. Она доставила ему, политическому эмигранту, немало огорчения и боли от горьких истин, высказанных иностранцем о его родине. Оскорбительно много видит, — заметил он. В России же де Кюстина обвинили в клевете и запретили книгу. Через сто лет другой иностранец, Лион Фейхтвангер, побывал в другой, советской России и свои впечатления о ней назвал «Москва 1937». Но и это произведение постигла та же участь — долгие годы её держали под спудом. Официальные российские власти никогда не любили правды о себе.

Не о книге маркиза Адольфа де Кюстина «Николаевская Россия» мой рассказ[24]. Рекомендую прочитать её всем, кто не успел ещё этого сделать. Оскорбительно много увидев, маркиз всё же не смог понять всего о ней за короткий срок пребывания в стране. Автор же других записок — Д. Ф. Фикельмон в течение девяти лет наблюдала и описывала жизнь петербургского общества. С Россией она была крепко связана — генетическими корнями, родственными отношениями, дружбой и приятельством с её лучшими представителями и даже императорскими особами. Её — гипертрофированно искреннюю и честную по природе — абсолютно невозможно заподозрить в недоброжелательстве, злонамеренности или клевете. Свои записи она вела для себя — они плод раздумий мудрого и любопытного ума. Её оценки многих политических и социальных явлений российской жизни дополняют увиденное маркизом де Кюстином. Но особенно интересны для нас её характеристики представителей высшего света — современников Пушкина. Тех, кто попал в орбиту Поэта.

Благодаря личному обаянию и положению, которое ей давала должность супруга, Дарья Фёдоровна очень скоро стала подругой императрицы Александры Фёдоровны. Она приглашалась в императорский дворец не только на официальные приёмы, но и на интимные царские обеды и ужины и даже допускалась в будуар царицы, чаепитничала, болтала с ней — не как с императорским величеством, а как с милой, обаятельной, кокетливой и жизнерадостной женщиной. Природная наблюдательность и психологический склад ума помогли Долли увидеть в царских особах то, что не многим было доступно, — обыкновенных людей со всеми их достоинствами и недостатками, личными проблемами, альковными тайнами. Сошедшие с пьедестала члены императорской семьи теряют свою монументальность, становятся человечнее, обыденнее и реальнее. И понятнее. Непредвзятые оценки автора записок существенно разнятся с той субьективно-негативной информацией, которую подносили нам советские историки.