Она друг Пушкина была. Часть 2 - страница 11

Аналитическому уму Долли было свойственно из незначительных, ну просто пустяковых вещей делать глубокие философические выводы. В этом, наверное, и заключается истинный талант к любомудрию. Рассказывая, например, о прогулке в окрестностях Вены, она припоминает свою беседу с одной светской знакомой, Мими Буль. Её пленила способность этой женщины воспринимать общество так, как будто она созерцает муравейник с вершины огромной горы. Точно так же Долли наблюдала театр жизни. Она созерцала его, подобно императрице Екатерине, с высоты царского трона. Когда же обстоятельства заставляли её участвовать в лицедействе, Долли тоже одевала маску…

Я подумала, если мы можем сочувствовать актёрам, вынужденным играть на сцене, в каком бы душевном состоянии они ни пребывали, значит, и нас, представителей высшего общества, можно пожалеть; разве общество тоже не сцена и разве мы не обязаны тысячи раз играть роль, противоположную нашему внутреннему естеству? Маска превращается в обязанность, и от непрестанного разыгрывания комедии мы перестаём самих себя знать![25]

Это грустное размышление Долли о судьбе светского человека рождает ещё более грустный вопрос: разве вся система воспитания человека не является его подготовкой к маскараду жизни? И если в обществе нельзя обойтись без маски, не означает ли это, что человек по своей природе антисоциален, ибо естественным он может быть только наедине с собой и природой? У природы свои требования: она отпускает человеку только заслуженное — по его трудам, по умению и стремлению жить в гармонии с её неписаными вечными законами. Она немилостива к тем, кто их нарушает. К ленивым, небрежным, жестоким, хищным. Но щедра к другим, кто умеет вписаться в неё, стать её частью. Если вдуматься, насколько справедливее природные законы перед социальными! Социум безжалостен к простодушным — он или уничтожает их, или ломает, переделывает на свой манер, нарушает изначально заложенную в человеке гармонию, пробуждает в нём своего рода защитную реакцию на насилие общества — агрессивность, зло. Комедия, разыгрываемая человеком на общественной сцене, оборачивается для него трагедией — играть всю жизнь ту роль, какую ему отвело общество. Напасть эта не обходит ни царей, ни нищих. Не потому ли император Николай I и императрица Александра Фёдоровна так любили участвовать в столь популярных в то время в Петербурге маскарадах? Надев карнавальную маску, освободившись от светской личины, вельможи забавлялись «флиртом» — возможностью сказать и услышать правду о другом и о себе. Долли не была исключением — она любила карнавалы и увлечённо описывала их. Как-то раз, неузнанная в маскараде, она спросила секретаря английского посольства Меджениса, что он думает о жене австрийского посла. Фразёрка! И ледышка, которую я не потрудился растопить! — беспечно ответил Медженис. Эта истина о себе глубоко поразила и задела Долли: Никогда бы не подумала, что меня могут считать фразёркой! Ей не раз приходилось сопровождать маскированную императрицу на карнавалы в Аничковом дворце. Это было рискованное предприятие — ведь под маской инкогнито скрывались и сановники и кухарки! Маскарадный костюм делал дворец доступным и для низшего сословия. Сколь же велика в человеке эта страстная потребность в естественности, в освобождении от социальной маски, хотя бы под прикрытием карнавального костюма, коли даже императорские величества предавались этой азартной игре! Маска превращается в обязанность, горько констатирует Долли.

Нелегко входила в светскую жизнь Петербурга молодая посланница. Россию она не знала. Привыкание к ней после солнечной и живописной Италии было трудным. Школа светской жизни для Долли началась в обществе жизнерадостных, темпераментных и непринуждённых итальянцев. Чопорность и скованность высшего петербургского света порождали в ней меланхолию.

Я нахожу в петербургском обществе одно постоянное sostenuto (итальянское слово, означающее утверждение, выдержку. — С. Б.), употребляю sostenuto, чтобы объяснить им и некоторую скованность, и одновременно претенциозность, и, может быть, даже фальшивую робость