Она друг Пушкина была. Часть 2 - страница 12

. Трудно мне, дитяти юга, избалованной большой естественностью и лёгкостью южных нравов, осознать масштабы своего поведения тут[26].

И дальше:

Общество здесь настолько неинтересно, что трудно рассказать об одном вечере. Никакого оживления, всегда всё одно и то же, и каким вы увидели его в первый раз, таким оно будет для вас и впредь. Безличные разговоры, отсутствие кокетства ума, карты, танцы — каждый раз, когда возможно, и постоянная скованность. В других странах во время приёмов образуются маленькие группы, ведутся оживлённые разговоры, флирты. Здесь же произносим несколько незначительных слов, женщины вуалируются в фальшивое целомудрие, а мужчины — в безличие. Передвигаемся с места на место или же начинаем играть в карты, а когда танцуем, делаем это сидя! Мазурка, живой, подвижный танец, исполняется здесь с помощью ряда стульев, с которых дамы встают, чтобы вяло сделать один-два тура[27].

И вновь об этом через месяц:

Я никогда не привыкну к скованности петербургского общества — она поистине леденяща! Осязательное отсутствие доброжелательства и естественности.

И действительно, — не привыкла. Через три года повторит: Там (в Италии) жизнь — радость, здесь она — обязанность!

Недоброжелательность петербуржцев рождала меланхолию в чрезмерно чувствительной Долли. В домашнем кругу Фикельмоны, вероятно, часто разговаривали на эту тему. Обсуждали её и с близкими друзьями. Смирнова-Россет вспоминала: — Петербург — город зубоскальства. Граф Фикельмон, австрийский посланник, говорил мне, что это самый злобный город в мире. — Кому вы это говорите! Я об этом кое-что знаю! Особенно они высмеивают москвичей. Скоты. Москва ведь Россия, а Питер что? Константин Аксаков очень хорошо определил П<етер>бург, он написал своему брату Ивану в П<етер>бург: «Ненавистен мне Петербург, это незаконнорождённый город, прижитый с Западной Европой»[28].

Граф Фикельмон старался скрасить для своей обожаемой супруги этот переход в реальность российского бытия. Он снял для посольства один из лучших особняков Петербурга на Дворцовой набережной (ныне дом № 4, где помещается институт культуры) — резиденция могущественной Австрийской империи должна была соответствовать престижу страны. Здание было построено петербургским купцом Ф. И. Гротеном в 1790 году по проекту знаменитого архитектора Кваренги. Дом этот чем-то не приглянулся купцу, и он продал его T. Т. Сиверсу. Через три года новый владелец перепродал его княгине Екатерине Петровне Барятинской. Но и она не прижилась в нём и решила сдать дом в аренду. В 1796 году императрица Екатерина II купила у неё этот особняк и подарила его генерал-фельдмаршалу, впоследствии светлейшему князю, Николаю Ивановичу Салтыкову — племяннику бывшего своего фаворита Сергея Васильевича Салтыкова.

Страничка из дневника Фикельмон:

С 12-го мы поселились в доме Салтыкова. Красивое большое здание, приятно жить в нём. У меня великолепный амарантовый кабинет, такой удобный, что мне просто не хочется его покидать. Мои комнаты выходят на юг, у меня есть цветы, одним словом, всё, что я люблю! После переезда я была больна три дня, но это не имеет значения, у меня хорошие предчувствия, и я думаю, что новый дом мне будет нравиться. Нет ничего забавнее жить на широкую ногу, средь роскоши, когда знаешь, что ты не богата и что, если судьбе угодно отнять у тебя всё это, жить придётся более чем скромно. Как будто разыгрываешь театральное представление. На сцене ты в королевских одеждах. Но гаснет свет рампы, возвращаешься за кулисы, вновь облачаешь свой старый халат и скромно идёшь ужинать при слабом свете свечей! Это постоянно заставляет меня смеяться, и ничто так не забавляет, как мысль о том, что я играю в театре собственной жизни! Но как я сказала позавчера маме, существует разница между искусственным, мнимым и подлинным счастьем. Женщина, которая может быть счастлива только благодаря положению, занимаемому её мужем в обществе, вечно дрожит при мысли, что эта комедия кончится в один прекрасный день. Мне же счастье даёт сам Фикельмон, а не преимущества его положения в обществе, поэтому мне всё равно и не имеет значения, если завтра весь этот блеск исчезнет