Она и кошки - страница 25

Я спрашиваю себя, позволительно ли еще писать романы, или это уж слишком большая самонадеянность. По сути дела, первое лицо, третье лицо — не более чем «эвфемизмы. Первое лицо всегда держится скромно, без апломба, без претензий на божественное озарение, третье же выставляет себя напоказ, кичится своим мастерством, как проститутка, которая разглагольствует, вместо того чтоб заниматься делом. Я, Джиджи Монкаллери, журналист и гурман, проститутка, пускай разжалованная, зато с философским уклоном. Ну нет, это уж слишком…

Я начал думать, а потом писать о Тоске и ее кошках, о нашей с Тони берлоге на берегу моря лишь для того, чтобы встряхнуться и окончательно не скиснуть. И решил, уж не знаю почему, что третье лицо выглядит как-то серьезнее, профессиональнее, что ли. Вы чем занимаетесь? Пишу романы. Просто, безо всяких премудростей. Критика уже никого не интересует. А если уж писать, то по всем правилам и о том, о чем хочется. Разве я не имею права? Пишу, потому что это мое призвание, потому что в компьютерах не разбираюсь и мне на них начхать! Вы можете себе представить, чтоб Миммо где-нибудь на просторах галактики нажимал кнопки ядерных устройств? Вот и я не могу, поэтому считаю своим долгом писать по старинке. И нечего ко мне придираться! Ну да, какой с тебя спрос, ведь ты болван, и твои романы никому на фиг не нужны. Ну, это мы еще посмотрим. Кто сказал, что мои мысли о кошках и о живых существах, возомнивших себя их хозяевами, менее интересны, чем, скажем, эмоции какого-нибудь дублинца по поводу сточных канав или вселенская скорбь маститых писателей, которых мы, как говорится, вновь открыли, относительно засухи, заморозков, мыльных пузырей?! Благодарю, я сам их открою и даже приму в своей гостиной, ничуть не меньше заставленной безделушками и реликвиями. Кавардак, вполне объяснимый для человека на пороге пятидесятилетия с такой исправной биографией, как моя. Немножко эдипова комплекса, отец, всецело преданный идеалам, но с трудом переносимый в домашней обстановке, любящая и рано состарившаяся от подавленных в себе чувств мать. Вся высохла в заботах обо мне и о нем. Вершитель прекрасных судеб, по пустякам скрежетавший зубами. В школьные годы я заработал искривление позвоночника, оттого что как одержимый писал романтические и слегка двусмысленные стихи, посвящая их предмету своей безумной — да-да, безумной — любви, ведь я врезался по уши в нашего преподавателя философии. Говорят, его меланхолия объяснялась тем, что он был гомик, но на себе я этого не ощущал. Я боготворил его с юношеским максимализмом первой любви и счастливых открытий: «Или — или»[1] Гуссерль, Адорно и компания. Потом были киноклубы, фестивали, журналистика. Дождался, пока станет инвалидом один обозреватель, чтобы занять его место. Статьи, сценарии, неудачный брак, безденежье, поездка в Америку за славой и капиталами, которые не смогли спасти тонущий семейный корабль, и, наконец, когда утих ветер, раздувавший паруса американской мечты об авторском кино, возвращение домой. А не заняться ли тебе винами? Изысканные вина — не менее интересная тема, чем законодатель Форлани или какой-нибудь Барт из провинции. И вот уже рукописи сценариев пылятся в столе, а я все пишу, тем настойчивее, чем кажусь другим ленивым и самодовольным. Рядом прелестная женщина, Тони, конечно же, это счастье, я знаю. Неплохие заработки, дом ломится от бутылок, замороженного мяса и овощей, бисквитов: с такими запасами вполне можно выдержать осаду марсиан.

Я мог бы последовать примеру Z, который твердит о своем сногсшибательном романе, а сам пишет навязшие в зубах банальности про терроризм. Причем террористов он видел только на газетных снимках, да и то не всех, а исключительно легальных. Или пойти по пути N: тот, напротив, считает, что роман как жанр себя изжил, и с пеной у рта в самых заумных выражениях доказывает всем, что любая книга устаревает между версткой и тиражом. Продано всего сто тридцать экземпляров. Часть из них купил сам — в подарок друзьям на Рождество. А тысячу разослал для прессы. Или же уподобиться А. Этот толстяк с прогрессирующим неврозом хранит гордое достоинство, делая вид, что ему все безразлично, и, пока не приспело время для романа, посылает свои рассказы в «Коррьере делла сера» или в престижные журналы, и дело с концом.