Она назначает жертву - страница 10

стр.

Ожидая, пока к нему доставят Гасилова, выжившего в кровавой переделке, Лисин вышел из кабинета и направился на первый этаж. В коридоре он встретил Сидельникова, за которым, сгибаясь под тяжестью груза, спешили две девушки в гражданских платьях. Они несли по несколько десятков серых папок, видимо, из числа тех, что следователь велел передать Сидельникову.

На втором этаже он обратил внимание на одну деталь. Окно, такое же, как то, через которое покинул прокуратуру убийца, здесь было загорожено металлической решеткой.

Почесав подбородок пальцем, он свернул с лестницы и, следуя по коридору, стал по очереди распахивать двери кабинетов. Вот красивое, милое личико следователя прокуратуры. Женщина белее мела. Она сидит за столом и пытается погасить ледяной озноб чашкой дымящегося кофе. Ее трясет словно шизофреника, которому для растормаживания вогнали под кожу лошадиную дозу транквилизатора. А на окне вот она – решеточка.

Следующий кабинет, напротив. Прокурорский работник в форме младшего советника юстиции смолит сигарету. По всему видно, что она у него не первая в это утро. Окурков одинаковой длины в пепельнице уже с десяток. А на окне – решетка. Точная копия тех, что в коридоре и там, где сидит красавица в короткой юбочке и погонах юриста второго класса.

Лисин уже не открывал все двери подряд. Он прошел до конца коридора, проверил еще два кабинета – по одному с каждой стороны – и везде обнаружил решетки.

Вот так и рождаются новые идеи. Самые неожиданные и маловероятные. Но любая версия имеет право на жизнь, пока не установлена ее бессмысленность.

Достигнув наконец первого этажа, он прошелся вдоль ряда посетителей, сидящих на стульях. Они были выпровожены из кабинетов и оставлены здесь для выяснения обстоятельств. Все они на момент атаки на прокуратуру имели неосторожность находиться в ней, теперь терпели муки плена и даже не пытались высказать по этому поводу своих возмущений. Видимо, шок от случившегося поразил не только руководителей надзирающего органа города Старооскольска, но и тех людей, которые пришли в здание по личным мотивам.

– М-да, – выговорил Лисин, вглядевшись в серые лица присутствующих, и двинулся к вахте, где убийца получил пропуск.

Служащая, своею рукою выписавшая «прокурорскому палачу» разрешение на аутодафе, четвертый час находилась под контролем медиков. Везти ее в больницу, в отличие от прокурора Гасилова, не было необходимости. Валерьянки, валокордина и нашатырного спирта было достаточно и в мобильных кофрах врачей. Женщина иногда успокаивалась, пыталась воссоздать подробности обращения к ней убийцы, которого она в этом состоянии никак не могла вспомнить. Потом бедняжка вдруг начинала биться в истерике, крича о том, что знает каждую морщину на его «гладко выбритом, голубоглазом лице».

– Вы его видели хотя бы раз в жизни? – спросил Лисин, подсаживаясь на соседний стул.

– Никогда! – горячо запротестовала она.

– Вы ходите сюда на работу каждый день в течение последних восьми лет, не так ли? – Важняк был настойчив, потому что точно видел вину женщины, хотя и косвенную, но, в его представлении, не малозначимую.

Если тебя посадили выписывать пропуска в прокуратуру города, то к этому занятию нужно относиться куда внимательнее, нежели к той же работе, но на проходной завода, выпускающего пылесосы.

– Человек сказал вам, что его снова вызывают для допроса, а сие означает, что он здесь не впервой. Он знает фамилию следователя, и вы даете ему право зайти внутрь, даже не поставив в известность этого следователя.

– Давайте! – закричала служащая, требуя новую порцию успокоительного. – Давайте! Я так и знала, что вы быстро найдете виновного! Из Москвы оно, конечно, виднее!

– Тихо, – попросил Лисин, вынимая из пачки сигарету. – Обойдемся без истерик, мадам. Я хоть и из Москвы, но мне пока ничего не видно. Теперь идите-ка сюда!..

Полицейские подошли, чувствуя неизгладимую вину за свою никудышную стрелковую подготовку.

– Arbeit macht frei. Что я сказал?

С немецким у старооскольских полицейских было еще хуже, чем со стрельбой.

– «Работа делает свободным». Это было написано на воротах Освенцима, – объяснил Лисин. – Вы вот-вот освободитесь от каторжного труда, связанного с исполнением своих служебных обязанностей.