Опасное задание. Конец атамана - страница 42

— Нет, тогда не он, — уверенно бросил Чалышев. У того на левой руке не хватало пальцев, один мизинец торчал.

— У этого мизинца нету.

— Пойдем, взгляну.

Когда они открыли дверь в камеру, однопалый поднялся с пола, на котором сидел, поджав под себя ноги, шагнул к Чалышеву и уперся в него мерцавшими из полумрака кровавыми каплями зрачков.

Подступил ближе к однопалому и Чалышев. Махмут увидел, как туго набрякло у него лицо, будто постарело мгновенно. Он опустил подбородок, словно собрался сбить с ног Оспана, но пересилил себя и со сдержанной усмешкой заговорил:

— Может, скажешь, аксакал, где это и в каком кстау винтовки, как шерсть на баранах, растут?

— Аксакал уже сказал, что надо, — хрипло ответил ему однопалый и, протянув руку, попросил: — Угости, начальник Чалышев, табаком старика.

Чалышев, подумав, передал однопалому пачку папирос, круто повернулся, подтолкнул вперед Махмута, вышел, захлопнул дверь камеры, набросил засов и закрыл его на замок.

А когда вернулся к Махмуту в кабинет, спросил:

— Ну, так что ты предлагаешь?

— Один из задержанных уйгур. Больной он очень. Хочу допросить его. По-моему, он должен кое-чего рассказать.

— А может, в чека поскорее отправим? — неуверенно предложил Чалышев и выжидающе замолчал.

— Нет. Вначале допрошу уйгура, — отклонил это предложение Махмут.

— Думаешь, признается?

Махмут неопределенно повел плечами. Особой уверенности в этом у него не было. У Чалышева на какое-то мгновение еле приметно дрогнула скобка усов. Не первый день знал начальник милиции однопалого Оспана и был уверен: не таков он человек, чтобы брать на дело длинноязыких. Наверняка помощников подобрал под стать себе. Каленым железом их жечь — и тогда ничего не скажут. Чалышев тронул усы и торопливо, словно боясь опоздать со своим согласием, сказал:

— Уж если так горячо настаиваешь, допрашивай. Обещаю два дня никому ни слова про этих бандитов. Крейз и Думский вернутся послезавтра. Вот и преподнесешь им подарок. А то действительно засмеют, скажут, поймать поймали, да ничего не узнали.

— Два дня много. Сегодня все решится. — Махмут удивился, что Алдажар так быстро уступил.

А тот уже положил ему по-дружески на плечо руку и сказал задушевно:

— Сегодня? Еще лучше. Но только отдохни немного. Вон вид-то у тебя какой. Сегодня нас Ходжеке на плов зовет. Говорит, ты совсем от дома отбился. Шагай домой, завтра допросишь.

— Нет, Юлдашева я сейчас допрошу.

— Ну, что ж, — скомкал на лице улыбку Чалышев, поднялся и стремительно вышел из кабинета. Стукнула наружная дверь, и все стихло.

Махмут велел привести Кабира.

— Садись, Кабир.

Кабир тяжело опустился на табурет и окинул тоскующим взглядом стены комнаты.

«Молодой, а волосы наполовину седые», — подумал про него Махмут.

Старый чапан, подпоясанный грязным платком, не мог скрыть худых угловатых плеч Кабира. Тонкая слабая шея, казалось, с трудом удерживала его крупную голову. Кабир был красив, прямонос. Его глаза, сжигаемые болезнью, полыхали жаром. Большие и тяжелые, в ссадинах, мозолистые руки устало лежали на коленях. Махмуту показалось, что за эти несколько часов уйгур осунулся еще больше.

— Доктора пришлю тебе завтра.

Кабир вскинул брови, будто прислушался к чему-то своему:

— Ты в прошлый раз сказал, будто советская власть таких, как я, без денег лечит. А скот она бедным пастухам тоже дает без денег? — спросил он глухо, с напряжением, и ждал ответа на свой вопрос, полузакрыв глаза. Кончики пальцев у него подрагивали от волнения. Второй раз за многие годы отсутствия возвращался Кабир на родную землю.

В 1916 году, как только русский царь объявил о мобилизации казахов в армию, Оспан отправил его с отарами за кордон. И там, в горах, на безлюдных пастбищах он оберегал все эти годы отары однопалого. Оспан же то исчезал надолго, то появлялся снова и тогда рассказывал о большевиках, о том, как они расправляются с теми, кто верит в милость аллаха, следует его законам. Как они окружают ночами аулы и наутро от них остаются одни головешки и трупы.

Оспан видел это собственными глазами. Он говорил, что красная зараза хуже самого страшного джута, страшнее черной оспы.