Орда (Тетралогия) - страница 16

— Вот как? — Баурджин неожиданно улыбнулся. — Лучше или хуже?

— Другой… И этот другой мне нравится! В отличие от того, прежнего…

Хульдэ обняла парня, крепко прижимаясь всем телом.

— Пойдём… — тихо позвал Баурджин. — Поедем к макам.

— Зачем куда-то ехать? Просто зайдём за коновязь… Стойбище-то пустое… Да. Чуть не забыла — завтра хозяин отправит тебя на дальние пастбища. Ведь ты уже совсем выздоровел.

— На дальние пастбища?

— Но это завтра… А сейчас иди сюда… иди же…

Проворно сбросив одежду, Баурджин и Хульдэ завалились в траву…

Тысяча сто девяносто пятый год! Двенадцатый век, почти тринадцатый! Если, конечно, шаманка Кэринкэ сказала правду. Удивилась, конечно, — уж больно странный вопрос задал Баурджин — какой, мол, сейчас год? Год зайца, какой же ещё? А от рождения Иисуса Христа? Хм… Вот тут шаманка задумалась, она ведь не была христианкой, как старый Олонг и большинство из его людей. Старый хан мог бы настоять, чтоб колдунья приняла крещение, но опасался, как бы не поубавилось у неё от того колдовства, да и не очень-то хотелось ссориться с древними божествами, лучше уж со всеми жить в мире и согласии. Так и осталась Кэринкэ язычницей, как и ещё несколько пастухов. Остальные же, во главе с ханом, исповедовали христианство, да не простое, а особое — жили по заветам древнего патриарха Нестория, который считал, что Иисус Христос был рождён человеком, а Божество вселилось в него уже позже. И точно так же верили найманы, кераиты, монголы… не все, часть, но не самая малая. С язычниками уживались мирно — вера не пастбища, делить нечего, уж кто как хочет, пускай так и верит, только общие обычаи не нарушает. Скажем, монголы-язычники, поклонники небесного бога Тэнгри и множества других богов, никогда не мылись сами и не мыли посуду — вода считалась потоками богов, и вымыться — значит жестоко оскорбить их. Потому и все остальные — христиане, буддисты, магометане, огнепоклонники — кого тут только не было! — совершали омовения либо в закрытых от постороннего глаза местах, либо ночью…

Так вот, о колдунье… Услыхав странный вопрос Баурджина, шаманка подняла глаза к небу и что-то зашептала… то ли молилась, то ли спрашивал что-то у Тэнгри, то ли считала про себя… Сосчитав, ухмыльнулась:

— Тьма! Сотня! Девять десятков и пять.

Баурджин-Дубов так и сел в траву, обхватив руками голову. И дёрнул же чёрт поинтересоваться! Лучше бы считал, что находится сейчас где-нибудь среди отсталых азиатских племён — была такая мысль. А вот прежнюю, о навязчивом сне, пришлось отбросить — никаким сном тут и не пахло, всё было насквозь реально.

Значит, тысяча сто девяносто пятый…

Баурджин застонал, вытянулся на кошме, едва не сбив рукою войлочную стенку шатра.

— Ты чего? — тут же проснулся Гаарча. — Приснилось что? Или уже пора на пастбище? — Парень высунул голову наружу и посмотрел на звезды. — Не, вроде ещё не пора.

— Спи, спи, Гаарча. — Баурджин похлопал напарника по плечу. — Ещё есть время.

Отару овец и небольшой табун лошадей, обретавшихся на самом дальнем пастбище рода Олонга, по ночам караулили по очереди, разбившись на пары: Кэзгерул Красный Пояс с толстощёким Хуридэном, а Баурджин, соответственно, с Гаарчой. Располагавшееся меж озером Буир-Нур и рекой Керулен пастбище считалось самым дальним, и здесь приходилось всерьёз опасаться кого угодно — тайджиутов, татар, меркитов. Любая шайка могла запросто заявиться под покровом ночи в целях угона скота, и старый Олонг, прекрасно это осознавая, не рисковал, направил на дальнее пастбище лишь самую плохонькую отару и небольшой табун. И в пастухи послал неудачников, а не багатуров — если и убьют кого, так не жалко. Сказать по правде, уж слишком мало багатуров осталось в роду Олонга, да и род-то был захудалый, изгнанный с западных предгорий в этакую даль — к Халке — Халкин-Голу.

Пасти в здешних местах среди парней Олонга считалось последним делом — это значило, что тебя никто в роду не уважает и не ценит и ничего от тебя не ждёт. А Баурджина — вернее, Дубова — это очень даже устраивало: тихое, спокойное место, никто не мешает. Есть время осмотреться, подумать, да — если придёт такая нужда — выспросить кое о чём напарников, а заодно повнимательней к ним присмотреться. Всё ж друзья — не бросили тогда Баурджина, притащили с меркитской стрелой в груди. Спасибо старухе Кэринкэ — выходила. Хоть и страшна с виду, и нелюдима — а добра, красива даже, конечно, красотою не внешней, а внутренней. Баурджин к ней привязался за время лечения, интересно было поговорить, послушать старинные песнопения, сказки.