Орден Розги. Дрессаж - страница 29

— Я сказала госпоже, что никогда не имела дела с розгой, — вдруг сказала Стивенс. — Но это была неправда. Однажды я участвовала в одной совершенно исключительной порке.

— Ох, расскажи! — воскликнула Фифина. — Кого пороли и кто?

— Пороли нашего балетмейстера З. в Королевском театре.

— Где? — удивленно переспросила Фифина.

Ее глаза от удивления раскрылись так широко, что, казалось, сейчас выпрыгнут из орбит. Девушка уставилась на Стивенс, словно та была привидением.

— В театре, — спокойно повторила Стивенс. — Я не всегда была старой и некрасивой, мадемуазель, когда-то я была хороша собой и прекрасно танцевала. Я служила в балете.

На пораженную до глубины души Фифину было очень забавно смотреть, а Стивенс продолжала:

— Хотите посмотреть, как я выглядела? Могу вам показать: у меня с тех пор сохранился мой портрет. Сейчас не очень-то приятно смотреть на призрак твоей молодости, но я все же сохранила его по своим личным причинам.

Она сходила в свою комнату и вернулась оттуда со старинной миниатюрой, на которой была нарисована симпатичная девушка в платье балерины.

— Это я, — сказала Стивенс, — хотя теперь в это даже не верится. Во время моего ангажемента у З. я впервые узнала, что такое плетка. Тогда в немецких театрах было строго, а возможно, это и сейчас так. Балетмейстеры в то время имели полную власть над женщинами в своем отделении, и, должна вам сказать, они ничего нам не спускали. Великий герцог был чрезвычайно разборчив насчет балета и мог заметить малейшую неточность в танце или самое ничтожное пятнышко на наших трико и юбках. На наши наряды не жалели средств, и каждый вечер, перед началом представления, директор и балетмейстер устраивали нам строгий досмотр, чтобы проверить, что мы оделись должным образом.

При этом наш балетмейстер любил к тому же проводить личный осмотр, что мы больше всего ненавидели, а особенно — английские девушки, непривычные к такому обращению. З. носил с собой тонкий кожаный хлыст, который он безжалостно применял, если замечал хоть малейшее пятнышко на нашей одежде. Чуть что — и на наши ноги и бедра обрушивался жалящий удар, заставляя подпрыгивать и потом долго мучиться от боли.

Однажды он был в особо раздражительном настроении, и никого из нас не оставил без наказания. Он по очереди ставил нас перед своим креслом и пристрастно рассматривал наши прически, украшения, юбки, обувь — все. Затем он приказывал: «Поднимите юбки, мадемуазель», и приходилось поднимать их до талии, чтобы он мог видеть наши трико. А ведь танцовщицы не носят штанишек или нижних юбок, поэтому на нас ничего не было, кроме обтягивающего трико штанишек из шелка исключительного качества, очень красивого и гладкого. Да, в тот день балетмейстер был в особенно скверном настроении, и наказание было неизбежно. Нескольких девушек, в том числе и меня, он избил по рукам. Мне он заявил, что швы на моем трико сидят чересчур криво, и звучно меня шлепнул, девушки захихикали, а я подскочила, ни слова не поняв из того, что он мне сказал. Тогда он перегнул меня через колено, словно маленького ребенка, и стал шлепать меня своей тяжелой широкой ладонью, пока я чуть не потеряла сознание. Мне повезло, что до выхода на сцену у меня оставалось немного времени, чтобы прийти в себя, иначе я получила бы к тому же выговор от директора за то, что слишком волновалась. Жаловаться директору на З. было бесполезно, балетмейстер по закону имел абсолютную власть в своем отделении. И тогда мы решили отомстить ему сами, для чего разработали план.

На следующий день представлений не было, а у нас была назначена репетиция, поэтому мы знали, что, кроме нас, в театре никого не будет. Мы вели себя очень благоразумно, делали все очень старательно и, по словам балетмейстера, выполнили свою работу, «как ангелы». После репетиции он пошел к себе в кабинет, и это был наш шанс, поскольку он был там один. И тогда две самые смелые из нас пошли за ним, подкрались к нему сзади и накинули ему на голову плащ. Он был мелким мужчиной, и, оказавшись ослепленным, сделался совершенно беспомощным. Мы без труда с ним справились, связали ему руки и повалили на пол, а он извивался и молил о пощаде, как могут делать только французы. Он, конечно, прекрасно знал, кто все это вытворяет, но не мог опознать ни одну из нас и только сыпал забавными мольбами вперемежку с угрозами. Сначала он называл нас «ангелами» и обещал, что никогда больше и пальцем нас не тронет, а потом стал кричать, что мы демоны, и он задаст нам хорошую трепку.