Осколки - страница 17

он разрушен, ему не помочь

смерть по миру пускает тень

в правом ухе серьга ночь

в левом ухе серьга день

это город, а я жгу

два письма, тебе, мне

мне две строчки

тебя больше нет

а тебе две страницы люблю

тихо спросит костёр тогда

сколь годков тебе, сколько лет

а с углов уж горела душа

почернели её края

ты всё знаешь теперь огонь

в восемнадцать приходит война

я не ранен ещё и жив

тёзка мой вчера всё на себя

целиком ему очередь в грудь

не успев оглянуться махнуть

он шагнул и нашёл небеса

вот и всё кому теперь ждать

продолжает капель стучать

про тебя, про тебя, про тебя

ты костёр не молчи, со мной

свой нехитрый веди разговор

завтра спустятся духи с гор

завтра будет черёд мой

ноябрь, ноябрь

ноябрь прошитый белыми стежками декабря

тревожны небеса

рассыпчатые сны ещё дымятся в голове прохладным утром

деревья под землёй сплетают корни в буквы

вернее здесь — арабской вязью в суры из Корана

но вот снимает выстрел душу с ручника

и вывернув дырявые карманы

она взмывает над горами

и наблюдает бой издалека

что мне любовь твоя в такие дни

пыль на броне, на рукаве штормовки

мяса кусок на острие ножа

чьё-то лицо в прицеле снайперской винтовки

что почерк мой тебе — я не пишу

лишь может быть зелёной тенью промелькну

на заднем фоне журналистской зарисовки

иль стану цифрой в ежедневной сводке

ты новости внимательней смотри

слышал у вас подорожал бензин

упала жизнь в цене подешевела дурь и водка

я не вернусь забудь меня не жди

что мне у вас во лжи?

я остаюсь

горы ноябрь

ноябрь надкушенный молочными зубами декабря

горы ноябрь война

земля живая и живые небеса

ты откроешь мне дверь

и накроешь на стол

ты застелешь постель

и начнёшь разговор

ты раскроешь мне душу

начнёт таять твой лёд

и глаза вдруг прольют

что рука не прольёт

я скажу про поход

про войну, про чужбину

как я рвался домой

как стреляли мне в спину

как держали в плену

как я был рядовой

как друзья мою смерть

накормили собой

будешь слушать ты молча

и не скажешь ни слова

всё прочту по глазам

мне не надо другого…

вот такие вот мысли

думал я до тех пор

пока кто-то не свистнул

и не щёлкнул затвор!

с небра падают чайки

как декабрьский снежок

ты на кухне в Москве

попиваешь чаёк

я застыну на миг

вот приснится же сон!

я опять на войне

я сошёл на перрон.

порою, невзначай, мерещится мне будто бы

пейзажи Брейгеля висят на стенах

разрушенных снарядами домов

и слышно еле-еле эхо голосов

тех сербов, что лет семь назад здесь полегли…

и амбразура сотворённая из книг

то прозой, то стихом

на ветерке тихонько шелестит…

прости меня, родная Сербия, прости

прости, что в той единственной атаке

меня контуженного вынесли свои

и в рукопашной не схватился я с хорватом

прости меня, пойми и осуди

я в неоплатном пред тобой долгу

и даже в тесном дружеском кругу

меня вдруг начинает так трясти

что закипает кровь и разум мой мутнеет

и захлебнувшись памятью, шалею…

но продолжаю всё бесцельно жить

в Москве, в убогой злой глуши…

Салют, Сашок, салют! Ну как там ты?

Прошло двенадцать лет

И вот на дне моей пробитой головы

Скопился нужный конденсат чернил.

А может, всё же Бог меня простил?

Я не забыл, поверь, я не забыл

Давно хотел тебя спросить:

Сашок, тебе в раю вернули ногу?

Там разрешают видеть сны?

А наливают с гулькин нос или помногу?

У нас всё также — ложь и грязь, война

А впрочем, ты, уверен, сам всё знаешь

Отсюда к вам не иссякла река

Ребят, наверняка, ты там встречаешь?

А помнишь как колонну МИГ — и жгли

Хорваты нас и сербов убивали

И ангелы, хрипя, не успевали

Души погибших нагружать в свои ЗИЛ-ы?

А помнишь, Саня, тот дождливый день?

Канадский миротворец пролетел

Подброшенный взрывной волной по небу

И удивлённый взгляд застекленел…

А в пять утра добротный артобстрел?

А море разноцветных беженцев к обеду?

Нас не поймут «афганцы» и «чеченцы»

У них призыв-приказ-долг-злые дали

А мы с тобой свободно выбирали