Осознание ненависти - страница 65

— Но вы забываете, что у Кличева есть жена! Они могли действовать сообща.

— Друг мой, Энский знает об этом не хуже нас с вами.

— Но зачем доктору нас обманывать?

— Подумайте, — Шердаков затушил сигарету. — Что, если Энский вовсе не поднимал никакого ключа?

— Мне кажется, капитан, — резко произнес Холмов, — вы пытаетесь оправдать Кличева!

— Нет, я лишь хочу избежать логического капкана, поставленного убийцей.

— Энским?

— Я же сказал вам: убийцей. И оставим пока этот разговор. Вы встречались с девочкой?

— Да. На картине Полякова была изображена женщина, вполне соответствующая описаниям Жени, но тем не менее это не мать Каролины.

— Что это значит? — требовательно спросил Шердаков. — Неужели Поляков рисовал сразу две примерно одинаковые картины?

— Не думаю, — Холмов покачал головой. — Мне кажется, все намного проще. То, что было изображено на картине, показалось Каролине настолько ужасным, что никак не могло быть ее матерью!

— То есть ваша супруга и девочка видели одно и то же лицо?

— Вот именно. Но восприняли совершенно по-разному.

Шердаков нахмурился и поджал губы.

— Да, такое вполне возможно. Значит, все-таки Поляков? — Он помолчал, усиленно над чем-то размышляя. — Но если верить Кличеву, Поляков никак не мог совершить убийства! Вот если бы он не поднимался на третий этаж, тогда… Кто-то играет с нами в дьявольски хитрые игры! Все до невозможности запутано. Словно мы смотрим пьесу, автор которой — психически неуравновешенный человек. Атмосфера ужаса и нереальности буквально захлестнула дом. Ну что ж, постановка пьесы весьма недурна, а убийце удается оставаться в тени. Надолго ли?

— Кстати, полковник считал Полякова сумасшедшим, — заметил Холмов.

— Неужели? — с иронией отозвался Шердаков. — Значит, автором учтено и это?

— Все учесть невозможно, — холодно возразил Холмов. — Ведь в доме собрались чужие друг другу люди. Мне кажется, преступник очень умело заметает следы. А тень прошлого, тень старинной легенды просто использует.

— Полностью согласен с вами, — Шердаков взял из коробки новую сигарету и понюхал табак. — Мы не знаем, кто убийца, но уверены, что он находится в этом доме и к тому же располагает неопровержимым алиби. Весьма изощренная личность, не правда ли?

Холмов промолчал.

— Да-да, весьма. Убийца с фантазией, — продолжал Шердаков. — И фантазией чудовищной! — Вспыхнула спичка, и капитан окутал себя облаком дыма. — Меня занимает сейчас тайна написанной Поляковым картины. Я намерен еще раз допросить его, и не откладывая. К сожалению, Поляков упрям и всячески избегает темы, которая, по непонятной нам причине, его пугает. Но я знаю, как заставить его заговорить!

Обед, во время которого практически не было произнесено ни слова, подходил к концу. Неожиданно Шердаков нарушил молчание и спросил у вошедшей в столовую хозяйки:

— А что, Марта Анатольевна, вы никогда не позировали для картины? — при этом он бросил косой взгляд на Полякова, лицо которого тут же превратилось в напряженную маску.

Марта Дворская поставила на стол яблочный пирог.

— Нет, никогда, — в ее устремленном на капитана взгляде было недоумение. — А почему вас это интересует?

— Да так, — Шердаков взял салфетку и тщательно вытер губы. — У вас удивительно выразительное лицо. А среди нас все-таки есть художник.

— Нет, я никогда не позировала господину Полякову.

— Жаль. Получилась бы неплохая картина.

— Вы, конечно же, шутите? — Марта Дворская, очень бледная, с красными запавшими глазами, перевела взгляд с Шердакова на Полякова. — Я отказываюсь понимать вас, капитан! Может быть, вы, господин Поляков, объясните мне, что все это значит?

Поляков нервно сорвал с груди салфетку и бросил ее на скатерть.

— Простите, но я и сам ничего не понимаю, — его тон был откровенно вызывающим. — Капитан уже выпытывал у меня нечто подобное и получил, на мой взгляд, достаточно ясный и лаконичный ответ: я не пишу картин. И никогда не просил кого бы то ни было позировать мне!

Поляков встал, но выйти из-за стола ему не удалось: все остальные по-прежнему сидели на своих местах.

— Не горячитесь, молодой человек. Не горячитесь и, пожалуйста, сядьте, — твердо произнес Шердаков.