От Калмыцкой степи до Бухары - страница 38
Речь прокурора бесцветна и бессодержательна. Защитник, в свою очередь, говорит без того одушевления, которое может коснуться сердца имеющих произнести приговор. Хотя суд и военный, но обильные словоизлияние слишком отзываются гражданским духом, не гармонируют с характером его обычных суровых решений. Общие фразы о том и сем как-то не вяжутся с речами, где ставится вопрос о жизни или смерти. К счастью, отсутствует стадо баранов, именуемых присяжными. Иначе это бы просто обращалось в комедию. Зрителей собирается чересчур уж значи- /168/ тельное количество. Женский элемент, с его тупым любопытством, просто отвратителен. Жара, теснота, томление, нетерпеливое позвякивание арестантских цепей. Я сижу непосредственно за спиной обвиняемых. У двоих апатичное выражение. Их, впрочем, судят лишь за укрывательство похищенных в лавке вещей. Махрам-Али страшно волнуется. Черты поражают судорожной подвижностью. Он точно видит приближение «непрошеной гостьи», которую заклинает поэт:
Трудно себе представить больше страдание и отчаяние на лице, чем у этого несчастного лезгина. Наконец суд удаляется в особую комнату для совещания. Наступает долгое, ужасное ожидание. В толпе говор, и смех, и равнодушие, в груди троих измученных мусульман - глубоко потрясающая драма.
Писатели, возмущавшиеся картиною смертной казни, по-моему, напрасно выбирали темой негодования - именно этот момент. Есть другой, неизмеримо худший: минута перед приговором. Когда все бесповоротно решено, о чем тут философствовать, о чем скорбеть? Возникают мысли более печальные, если призадуматься над чувствами тех, кто ждет приговора и кто его /169/ подписывает. Тут с обеих сторон - что-то зверское, что-то невыразимо жестокое. Ненависть и беспощадность словно сливаются воедино. Настроение передается зрителям. Опасающийся нервного расстройства едва ли пойдет смотреть во второй раз на подобную картину. Это уж дело дам. Потом, в день смерти Махрам-Али, они сбежались полюбоваться содроганиями висельника. Хорошо еще, что тактичный воинский начальник Чарджуя распорядился удалить их своевременно.
В сущности, я сильно сомневаюсь в полезности такого рода казней, здесь, на окраине, где ни туземцев, ни кавказцев - ничем не удивишь. Ссылка им куда страшнее. Опрашивается‚ зачем христианской державе карать таким путем, на глазах у иноверцев, которые в этом усматривают лишь отражение бесчеловечной деятельности собственных эмиров? Даже бухарца нанимают за палача.
Параллельно с тем, мы иногда оказываемся милосердными. Тогда же в Асхабаде случилось возмутительное происшествие, довольно благополучно окончившееся для виновных. Им грозила суровая и быстрая расправа; однако, гуманность одержала верх. Дело вот в чем. В главном городе Закаспийской области теперь масса /170/ персиан . Они свободно и важно разгуливают между туркменами, точно забыв, что их пускали сюда недавно не иначе, как с веревками на шее, в качестве рабов. К числу льгот, данных властями, относится позволение всенародно предаваться неистовствам в память мученической кончины Гассана и Гуссейна, сыновей Али, зятя Магомета, святыни шиитов. Это напрасно разрешено, потому, во-первых, что нет надобности обращать внимание нового русского города на далеко не привлекательные сцены шиитского беснованья (пусть делают, что хотят‚ у себя дома, за оградами!); а во-вторых, нельзя этим смущать и раздражать туземцев-суннитов на их же родной территории. И то и другое неосторожно. Впрочем, сама действительность свидетельствует о том же. В прошлом году, когда шииты двигались по Асхабаду, вопя и нанося себе раны во имя своих духовных вождей, - на дороге попался персианин, приверженец секты Баба, гонимой правительством шаха за протест против господствующего правоверного учения. Несколько таких безобидных бабидов, по убеждениям близких к христианству, поселилось в наших пределах.
Изуверы заметили сектанта, тут же изрубили и затем, ликуя, облизывая кинжалы, с /171/ которых капала «нечестивая» кровь, отправились в полицию сказать о случившемся.