От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) - страница 11

Бдительная цензура поначалу не поняла, какую остроту и новую силу приобрели рассказы в результате сопоставительности.

Цензор Галов докладывал по начальству:

«Рассказы в Записках Охотника, числом 22, никакой связи не имеют между собой, следовательно, если они в первом издании расположены в одном порядке, а в послед­нем издании в другом, то это не может иметь особой важности».

Но гроза разразилась. Было назначено следствие. Цензоров уволили. Тургенева сослали в деревню и приставили к нему «мценского цербера». Цензурным комите­том были разосланы такие «предложения»: «Так как статьи, которые первоначально не представляли ничего противного цензурным правилам, могут иногда получить, в соеди­нении и сближении, направление предосу­дительное и непозволительное, то необходи­мо, чтобы цензура не иначе позволяла к печатанию подобные полные издания, как по новом рассмотрении их в целости»,

Лирический, добрый, наполненный поле­выми ароматами рассказ «Бежин луг», на­чисто, по-видимому, лишенный обличитель­ных тенденций, следует читать с особенным вниманием. Из наивной болтовни деревен­ских малышей можно узнать кое-что новое о героях других рассказов. Вы, очевидно, помните эпизод «Свидания», в котором Тур­генев явился случайным свидетелем проща­ния Акулины с барским камердинером. Ка­мердинер холодно бросает обольщенную девушку. Как и в других рассказах цикла, нам неизвестно, чем кончилось дело, но то, что кончилось оно трагически, настоль­ко ясно, что мы стараемся об этом не ду­мать.

Впрочем, ребята «Бежина луга» расска­жут нам о несчастной Акулине.

«— А правда ли,— спросил Костя,— что Акулина дурочка с тех пор и рехнулась, как в воде побывала?

— С тех пор... Какова теперь! Но а го­ворят, прежде красавица была. Водяной ее испортил. Знать, не ожидал, что ее скоро вытащат. Вот он ее, там у себя на дне, и испортил...

— А говорят,— продолжал Костя,— Аку­лина оттого в реку и кинулась, что ее полю­бовник обманул.

— От того самого».

И о конце Бирюка, хотя он и назван здесь Акимом, можно кое-что почерпнуть из фразы Павлуши:

«В этом бучиле в запрошлом лете Акима-лесника утопили воры».

Нелишне подчеркнуть, что художествен­ное слово поддается логическому анализу до известного предела и далеко не на пол­ную глубину. В нем немало таких оттен­ков, которые нужно не объяснять, а чув­ствовать.

Рассказ «Касьян с Красивой Мечи», на­пример, после разъяснений литературове­дов и архивных изыскателей стал, по-моему, самым загадочным произведением цикла.

Напечатав этот рассказ, Тургенев опа­сался: «В главном характере много п о н е в о л е недосказанного — хочется мне знать, можно ли понять, в чем дело?»

Сперва мне было не ясно, что именно Тургенев желает, чтобы я понял. Касьян действительно существо странное, свое­образное, но не настолько, чтобы быть не­объяснимым. Непонятным он становится лишь тогда, когда узнаешь, что в его лице Тургенев рисует «образ борца за справедли­вость и счастье на земле» (так и написано в статье О. Самочатовой про этого суевер­ного бездельника и мечтателя), и совсем сбиваешься с толку. дочитав фразу до кон­ца: «...придав ему черты «бегуна» — сектанта-отщепенца».

Первым зачислил Касьяна в секту «бегу­нов» Н. Бродский еще в 1922 году. С тех пор это предположение устойчиво держится во всех комментариях и в качестве истины утверждается в последнем полном собрании сочинений Тургенева.

Мнение Н. Бродского, одного из самых серьезных исследователей творчества Турге­нева, оспаривать, конечно, не мне. Должен только признаться, что представить Касьяна в качестве сектанта я не могу, так же как не могу представить, будто Тургенев сознательно ставил цель изобразить сек­танта.

Постараюсь объяснить почему.

Рассказы «Записок» направлены не про­сто против отмены крепостного права. От­менить крепостное право советовал и Фад­дей Булгарин. Пафос «Записок» — в отвра­щении ко всяческому порабощению, в призыве ко всяческому духовному раскрепоще­нию человека.

«Без образования, б е з  с в о б о д ы, в обширнейшем смысле — в отношении к са­мому себе, к своим предвзятым идеям и си­стемам, даже к своему народу, к своей истории — немыслим истинный художник; без этого воздуха дышать нельзя»,— писал Тургенев.