От прощания до встречи - страница 13

— Нам тоже надо расходиться, — сказал ротный. — В такой бане купаться лучше по одному.

Это тоже было верно. Жичин облюбовал себе место на стыке со взводом связи и остался наедине с вражескими снарядами и со своими мыслями.

Залив сейчас напоминал огромное шахматное поле, заставленное белыми фигурами. Оно росло, это поле, ширилось и медленно продвигалось к берегу. Чем медленнее, тем, казалось, неотвратимее. Батареи на берегу неистовствовали. Снаряды рвались каждую минуту, и уже не брызги, а сплошная морось повисла над заливом. А фигуры как двигались, так и продолжали двигаться. Сколько видел глаз, все они оставались на своих местах, четко определенных приказом.

Это же чудо как хорошо получилось! Жичин клял себя последними словами за свой разговор с начальником штаба. «Огонь откроют…», «Верная гибель» — ужасно! Какая гибель, когда все идет как нельзя лучше. Да и не в этом дело. Ужасно то, что подверг сомнению приказ, начал даже обсуждать его с начальником штаба. Будущему флотскому командиру непростительно. Приказ есть приказ. Это он знал. В училище объясняли не однажды: без приказа, без святого к нему отношения не может быть ни флота, ни армии. Здесь, в ледовом походе, он понял это. Понял и устыдился своей военной неграмотности и распущенности. Командир ставит задачу, отдает приказ. Он не обязан объяснять причин, вызвавших приказ к жизни. Больше того: зачастую он обязан держать их в тайне. И это Жичин вроде бы знал. Здесь же, под разноголосый свист снарядов, он не только понял, но всем своим существом впитал в себя железную необходимость такого установления. Знай финны истинную цель советского командования, они бы и сейчас гвоздили из орудий по Выборгу, а на отряд выставили бы пулеметы и то на случай, если б балтийцы рискнули подойти ближе к берегу.

Чуть впереди справа вместе с султаном воды высоко вверх поднялась человеческая фигура. На мгновение застыв в верхней точке, она стала опускаться вниз. Он бросился на выручку и обнаружил в полынье живого старшину взвода связи. От удивления раскрыл рот.

— Говори громче! — крикнул старшина. — Уши заложило.

Жичин протянул ему палку, он ухватился за нее и через минуту стоял рядом, стряхивая воду. Жичин помог ему снять маскировочный халат. Деловито осмотрев и ощупав себя, он сказал, что сменить придется носки, ботинки и ватные брюки. Телогрейка была почти сухая.

Снаряды рвались по-прежнему. У него было ощущение, что со страхом он распрощался насовсем. Случай же со старшиной щедро одарил его бодростью. И ребята шли как ни в чем не бывало. Словом, операция развивалась на редкость удачно.

По цепям пронеслась команда: замедлить шаг. Это означало, что берег был уже недалеко и что командование не намерено пускать отряд в зону досягаемости финских пулеметов. Жичин замедлил шаг и впервые за весь день почувствовал усталость. Он заметил: в бою устаешь меньше, чем на марше.

На горизонте из-за облаков выкатилось солнце, большое, красное. Оно на глазах оседало и вскоре скрылось где-то в Швеции, чтоб завтра утром засиять над Ленинградом. Утром оно взошло и принесло известие о мире.

Через несколько дней балтийцы-лыжники возвратились в родной Кронштадт. От весенних лучей солнца залив раскис, под лыжами хлюпала вода, устали все до изнеможения, но в самую трудную минуту, когда, казалось, не было уже никаких сил, на берегу заиграл оркестр, окруженный сотнями кронштадтцев, мягкий западный ветер донес звуки залихватского марша, и ноги сами понесли бойцов к дому. А дома, в балтийской столице, уже оттого дышалось вольготно, что это был дом. Не постоянный, не на всю жизнь, но близкий, до слез близкий.

Девин вышел на верхнюю палубу, и взгляд его невольно привлекла панорама города.

Таллин… Этот город он увидел впервые год назад. Такая же тяжкая стояла жара, а на душе, помнилось, было легко и радостно. Город тогда только что избавился от буржуйских порядков, и древние улицы пестрели нарядными платьями, светились юными улыбками. Из множества девичьих улыбок в память ему вошла и навечно там закрепилась одна. Больше ему и не надо было. Стоило только шевельнуть краешком памяти, как эта улыбка оживала, и поглупевшее сердце, на миг замерев, вприпрыжку бежало ей навстречу.