Отец Джо - страница 48

Голова снова приобрела свои обычные размеры.

Я кивнул. С тех пор мы с отцом никогда больше не воевали.

Еще до разговора у меня появилась надежда, что наконец мы с отцом поладим. Месяцем ранее я заявил, что не собираюсь специализироваться в естественных науках, а займусь искусством. Мама порядком расстроилась; видимо, она надеялась, что сын станет их пропуском в жизнь более обеспеченную. Мне кажется, она не была довольна, что вышла за художника — приходилось жить от одного витража до другого, без холодильника и телевизора, ездить на подержанной машине, которая то и дело ломалась. Отец покупал очередную с пробегом в сорок тысяч миль — для еще совсем недавно пешей Британии расстояние огромное — но, несмотря на образование авиатехника, в машинах смыслил мало. А так как он был противником американских марок, мы стали жертвами отечественного автомобилестроения. Вся британская глубинка была завалена остовами «Моррисов», «Остинов», «Воксхоллов»…

Однако в качестве компенсации мама получила возможность видеть важных персон, прибывавших на церемонию открытия очередного витража. Обычно персонами были толстые священники или вдрызг пьяные аристократы мелкого пошиба. Правда, во время церемонии в Вестминстерском аббатстве ей выпало пожать руку симпатичному молоденькому герцогу Эдинбургскому, который, хотя и был навеселе, все же отличался стройностью. Однако подобные события происходили нечасто — чтобы чертеж с бумаги оказался в проеме церковной стены, требовалось несколько лет — да и они не способны были превратиться в холодильник.

Я подозревал, что хотя на словах отец и соглашался с матерью в отношении моих пристрастий к «художествам», означавшим вечную нужду, однако в душе радовался за меня. Мои мечты о монашеской стезе нисколько не оскорбляли его чувств агностика, напротив, приятно щекотали их. Ведь отец был не просто художником, он владел древним ремеслом. Смешивая краски, он непременно брал красители, которыми пользовались еще его предшественники, мастера тринадцатого, четырнадцатого веков — краски на стеклах получались яркими, натуральными в отличие от стекол, окрашенных современными способами — травлением и обжигом. И хотя отец оставался прогрессивным социалистом, слово «средневековый» для него вовсе не было ругательным.

Более тесное общение с отцом открыло мне человека невеселого и замкнутого; впрочем, в нашей отчужденности виноват был не он, а Гитлер. Отношение отца к мрачным картинам «холодной войны», сотворенным генералами, не слишком отличалось от моего; может, в средние века, эту «эпоху веры», люди и прозябали во мраке невежества, однако вели себя гораздо более цивилизованно. Я бы не сказал, что в жизни нам приходилось легко — отец не отличался крепостью духа, имел дурной нрав и изменял маме, — но я всегда гордился его выбором, тем, как он распорядился своей жизнью.

В то лето я впервые оказался во Франции; вместе со школьным другом Майклом я отправился в велосипедное путешествие по Нормандии и Бретани. У Майкла была занятная фамилия — Викарий — тем более занятная, что его отец, преподобный Викарий, и в самом деле был викарием Высокой Церкви, входившей в англиканскую. Парень отличался тихим нравом; он и сам имел склонность к духовному, разделял мои литературные пристрастия и мирился с периодическими приступами религиозности с моей стороны.

А еще Майкла, также как и меня, интересовали церковные строения, по крайней мере великие монастыри северной Франции; если он и уставал от моих привалов в каждой деревеньке с целью заглянуть в ничем не примечательное место религиозных отправлений, то из вежливости не показывал этого. А я все никак не мог успокоиться. Впервые я оказался в стране католиков, и явное наднациональное главенство Церкви, ее глубокое присутствие в культуре отозвались во мне ощущением причастности, каковое у себя на родине я испытывал нечасто.

Родителям я насочинял, что мы едем во Францию недели на три. На самом же деле мы пробыли там около двух недель, так что у меня осталась почти неделя на Квэр.

Игра в монаха кончилась — я твердо решил узнать как можно больше, прежде чем войду в общину. Мне определили келью в гостевом доме на третьем этаже, куда, судя по всему, селили тех, кто собирался всерьез связать свою жизнь с монастырем; я каждый день работал в полях или на ферме. Кроме того, время от времени мне давал наставления аббат, основательный богослов и историк, которого звали дом Элред Зиллем.