Отец Джо - страница 61

Я обещал отцу, что закончу школу. И собирался сдержать обещание, полагая, что в моем случае это означает сдачу экзаменов по предметам и на стипендию. После я намерен был подать прошение о вступлении в общину Квэра, уверенный, что при моем усердном труде, стойкости и медленном, но верном духовном прогрессе отец Джо даст согласие.

Если вдруг в какой-то момент община решит, что мне необходимо поступить в университет, у меня будет отсрочка в три года, как раз для принятия вечных обетов — так я понимал Устав святого Бенедикта.

В последний год английский у нас вел строгий до ужаса мистер Эстер. Насчет меня мистер Эстер высказывался в том плане, что я, мол, его лучший ученик, однако на уроках гонял по материалу нещадно, а мои контрольные сплошь пестрели красным. «Это для твоей же пользы», — приговаривал мистер Эстер; когда он говорил, усы над тонкими серыми губами топорщились.

Некоторые из моих одноклассников осмеливались отпускать шуточки насчет его фамилии — одно время она была весьма популярной в качестве женского имени, — но только за глаза. Мистер Эстер всегда ходил в безупречных, застегнутых до последней пуговицы костюмах и был поборником жесткой дисциплины. Когда он распространялся о своих литературных пристрастиях или неприязнях, он говорил хотя и эмоционально, но все с той же холодностью, каждое его высказывание было проникнуто меланхолией, как будто лишь чувство долга заставляло его идти по этой опасной дорожке, выбранной когда-то на перекрестках жизненных путей.

И вдруг ни с того ни с сего мистер Эстер советует мне не терять времени и сдавать вступительные в Оксфорд и Кембридж. Я заартачился — мне совсем не хотелось делать это только для того, чтобы «попрактиковаться». Но назвать истинную причину своего нежелания поступать в университет я не мог. Однако мистер Эстер действовал на меня устрашающе, и я поддался, решив про себя, что все равно шансы мои равны нулю.

Однажды погожим ноябрьским днем мы с отцом на нашей недавно приобретенной развалюхе отправились в Кембридж. В Кембридже отец чувствовал себя не в своей тарелке — в его глазах университет представлял собой не только частные колледжи и привилегированную аристократию, но и оплот той самой верхушки арбитров от культуры, с чьим крайним снобизмом ему приходилось сталкиваться всю жизнь.

Мне же, как ни странно, старая часть Кембриджа показалась знакомой, я оказался в дружественной обстановке — большинство старых колледжей занимали бывшие монастырские постройки либо изначально проектировались в монастырском духе. Меня разместили в колледже Куинз, в комнате, похожей на келью — правда, правда! — и находившейся над закрытым двориком; я сидел под сводчатым потолком в своем пальто с капюшоном, шептал молитвы и чувствовал себя как дома.

По большинству экзаменационных вопросов предполагалось написать эссе. Темы оказались пространными — можно было писать про что угодно. За два дня я накропал несколько сотен слов по каждой теме; я испытывал полную отстраненность от окружавших меня толп потеющих и трясущихся от страха гениев со всех уголков Британии. Каждый из них жутко переживал за экзаменационные оценки, которые могли стать пропуском в блистательное будущее. Я же плевал на эти оценки с высокой колокольни.

Мистер Эстер советовал мне не ударяться в излишнюю религиозность — это лишь восстановит экзаменаторов против меня. Но я в любом случае не стремился попасть в Кембридж, так что отбросил всякую осторожность. Одну тему я связал с дантовым «Адом», разразившись страстным монологом насчет того, почему современные светские интерпретаторы «Божественной комедии» — например, Бенедетто Кроче, отбросивший в сторону дантовы «средневековые» верования в угоду его поэзии, — представляют основную идею произведения в совершенно неправильном ключе. Я доказывал, что «Ад» совершенно ясно и недвусмысленно проникнут средневековым пафосом, смысл которого в следующем: герои в вопросах морали пошли на компромисс с «реальным миром», за что и были наказаны. Абсолютную веру Данте в грех и ад, его видение невыразимых страданий попавших туда неотделимы от страстности, заключенной в его поэзии, или сострадания, которое он выказывает по отношению к проклятым. Получилось двадцать раскаленных добела страниц, исписанных моим обычным почерком.