Отёсовцы - страница 3
По первости наезжали тут в таежные дебри к старожилам проныры купцы. Туго набивали они карманы на ситцах и пуховых шалях, но немало и полегло их тогда. Сказывают так: заедет купец на ночь к старожилу, начнет хозяин потчевать гостя чаем. К чаю нарежет кеты соленой, а вилки не положит.
— С ножа у нас кушают.
Возьмет купец нож, подобно хозяину и наткнет кусочек кеты. Хозяйка тут же присударкивает:
— Кушайте на здоровье, досыта!
Только успеет купец принять с ножа в рот кету, а хозяин с размаху как даст по ручке ножа…
Потом свезет гостя на заимку. Пролежит он до весны в снегу, а весной его закопают.
Немало торили Иркутский тракт и каторжники. Большими партиями шли они к Иркутску, к Александровскому централу. Шли под тягучую музыку, под звон кандалов и как смертное причитание тянули хором песню милосердную:
Торили Иркутский тракт и переселенцы. На лошадях, со всем скарбом и детьми тысячи верст продвигались они к приглядному месту.
А тут незадолго до проведения чугунки проехал по тракту на Дальний Восток цесаревич Николай Романов. И память оставил он о себе: крест у Семилужков, крест у Халдеевой, у Ешима часовня. Сказывают, где ни сходил по надобе цесаревич с кареты, всюду кресты да часовни потом поставили.
— Прямо светопреставленье тут было, — говорит Трофим Алешке. — Понаехало урядников этих пропасть. Едут верхами наперед кареты и на версту гонят с тракта встречных и поперечных…
— Лошади небось иноходцы были? — спрашивает Алешка.
— Известно… Не чета нашим.
Трофимова кляча хвостом и гривой отбивается от паутов и слепней. Шлея сбилась набок, и на месте, где она была, остался мыльно-потный след.
— Днем паут, — говорит Трофим, — ночью комар, никогда летом покою нет скотине.
Тут закачало, затрясло Алешку: рытвины в колее попались по самые оси.
— Царева карета небось на рессорах была? — спрашивает Алешка.
— Рессоры рессорами, да и тракт-то — за месяц до проезда цесаревича согнали со всей округи сюда мужиков. Месяц скоблили да трамбовали…
Отъехали Трофим и Алешка всего только верст двадцать от города, но, видать, здорово утомился Алешка. Притулился головой на узелок и посапывает.
— Покурим, что ли? — говорит Трофим.
Алешка не отзывается.
— Ну поспи — пристал небось.
На выезде из семилуженской поскотины нагнал их гоньбовой. Молодой ямщик ухарем сидел на облучке. В ходке, развалившись, покачивались ардашевский старшина Данила Хоромных и волостной писарь. Невдомек было Трофиму картуз приподнять, сразу о своем:
— Как насчет мобилизации?
Старшина даже головы не повернул.
— Фуражку бы снял. С начальством разговариваешь, — строго сказал он Трофиму.
Спохватился Трофим, ловко сбил с головы картуз.
— Извините, так что виноват! — крикнул он.
Но ходок с начальством прокатил уже мимо. Сквозь пыль виднелись только фуражка старшины и шляпа писаря.
— Задачливы стали, — махнул рукой Трофим.
Свой же деревенский мужик Данила Хоромных, а поди попробуй стать с ним в обхождении на равную ногу. Понятно, видный он в селе богатей, надо бы оказать почтение, но не умел Трофим… А может, и не хотел.
У Халдеевской грани вышел из березника на тракт старик один. Заморенный на вид, с котомкой на спине, в меховой шапке-татарке.
— Покурить бы, земляк, — сказал он, юрко сторонясь с дороги.
Потом приноровился было сесть на телегу, но, глянув на клячу, зашагал рядом.
— А не жарко тебе? — кнутовищем показал Трофим на шапку-татарку старика.
— В Иркутск вот пробираюсь, — не в ответ сказал старик, — одного сына тут прикантрамили, другой в Иркутске того же дожидается, в тюрьме.
Трофим полез в карман за кисетом.
— Да, хорошего мало, — вздохнул он и сунул старику кисет. — Податями да недоимками наготово задавили. К тому же и кабинетские земли приказ обратно отобрать… Раз только и посеяли… попользовались при Советской власти.