Оторвановские новости - страница 7
Батюня открыл рот, пораженный враньем Моторина, хотел засмеяться, но сдержался и сказал:
— Неужели? Сомнительно.
— Ничего сомнительного. Родила Анисья — и все. На Кавказе вон люди полтораста лет живут и родят за милую душу до самой смерти. Газеты не читаешь. Мы с Анисьей родом тоже с Кавказа, вот и родили.
Батюня сделал вид, что принял вранье Моторина за чистосердечное признание.
— Это что! — подошел он ближе к Никите, сел на хомут. — Вам с Анисьей по шестьдесят еще нет. Это что! — повторил молоковоз и, достав из нагрудного кармана пиджака бутылку водки, поставил ее к ногам, соврал — Вот я знал одних супругов! Им по восемьдесят пять сравнялось, а они тройню смастерили. Во как!
— И правильно сделали, — подхватил Никита. — А чего дремать? Мастери, пока мастерится.
Батюня поставил рядом с бутылкой стакан, положил газетный сверток. Моторин сходил в угол сбруйной, принес оттуда второй стакан, поставил его на чурбачок, сам уселся на хомут рядом с Батюней. Тот разлил в стаканы водку, развернул газету. В ней оказались соленые огурцы, жареная рыба и хлеб.
— Дернем за мир во всем мире, — погладил Батюня бороду.
«Дернули». Закусывая, чмокали, морщились.
Минут через двадцать захмелевшие собеседники обнялись, начали шуметь, перебивая друг друга.
— Кобыла уздечку — хрусть! Уздечка — хресть! Стерва! Кобыла — шасть… в конюшню! Я в магазин к Симке — хоп! И тута! Бес с ней, с кобылой! Все равно вечереет, не повезу больше молоко… Ну ее к лешему!
— Я щас тоже… сбрую приму — и вольный казак! Ну их с хомутами… В гробу я их видал! Завтра доделаю!
— Как стемнеет, ты ко мне — шасть! Вместе к бабке Апроське — хоп! Дернем за мир во всем мире, споем.
— Приду. Сбрую приму и к тебе…
Вечером, когда в клубе начались танцы под радиолу, туда ввалился Никита Моторин, а за ним молоковоз Батюня. Оба пристали к завклубом Федьке Чибису:
— Где гармонист? Куда дел его?
— Нет Гришки, — отмахнулся тот. — Радиола у нас. Слепые, что ли?
Кончился танец. Молодежь разошлась ближе к стенам. Посреди клуба остались только Никита и Батюня. На одной ноге Моторина брезентовый тапочек, на второй шерстяной носок. Батюня в сапогах, без бороды — сбрил только что, разонравилась она ему: Никита раскорил.
— Будь другом! — крикнул Моторин парню, который стоял на сцене возле радиолы и собирался сменить пластинку. — Будь другом, врежь «Мотаню»!
И, не дожидаясь музыки, запел, топая на одном месте:
Ребята во главе с завклубом пошли на Батюню и Никиту.
— В милицию, что ли, вас? На пятнадцать суток, что ли? — угрожал Федька Чибис. — Васька, бежи в гараж, заводи машину, а мы свяжем матерщинников! В район их отвезем! В милицию!
Отступая к двери, Моторин хорохорился:
— Ты попищи еще, попищи, в деда мать. Я те щас все припомню И фальшивый глаз тоже. Вон чего наболтал: глаз у меня косит. Я те покосю! Чтобы я больше не слыхал! Не то как дам вот — улетишь! Как дам вот…
Пьяных вытеснили на улицу, закрыли дверь на крючок. Никита и Батюня поорали песни у окна, поплясали и пошли в обнимку.
Дома Никита погрозил Анисье пальцем:
— Алешку ты родила, а не Лариска. Понятно? Мы с тобой смастерили Алешку. А Лариска нарошно присвоила ребенка, чтобы нас, бедных старичков, от насмешек избавить… Так и говори всем, старая. На Кавказе мы проживали… Так и говори!
— Господи! — перекрестилась Анисья, укладывая мужа. — Допился до чертиков.
Утром Моторин долго молчал. Умывшись, он повторил придуманную вчера ложь.
— У-у, басурман старый! — замахнулась на него жена. — Ишь чего наплел!.. Засмеют нас теперь.
— Посмеются-посмеются, устанут — перестанут, — не сдавался Никита. — На Кавказе еще не то делается… Газеты надо читать.
— И зачем я только замуж за тебя вышла, — вздохнула Анисья. — Сущее наказание с тобой.
— Можно подумать, что ты одолжение мне сделала, — усмехнулся Моторин. — Да если бы не я — сидела бы теперь в девках.
— Ой ты, спаситель! Да за мной знаешь сколько парней волочилось…
— Ну сколько? — Никита перестал одеваться.
Анисья замешкалась с ответом, потом выпалила:
— Не счесть!
— Так я тебе и поверил. Вот за мной действительно волочились девки. Одна другой краше.