Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой - страница 19

— Может, и записывал, — повел плечами дядя Федя. — А только про такую свою жизнь он и так не забыл бы…

Потом мы опять говорили про Борьку. Я рассказала, как он на карте отмечает красным карандашом города.

— Сегодня отметит, а завтра — пожалуйста! — наши отобьют их у немцев.

— Да ну-у? — удивился дядя Федя.

— Правда-правда! Очень редко ошибется, лишние города возьмет. Но все равно дня через два наши их освобождают. Карта уже здорово покраснела.

— Да, — кивнул дядя Федя. — Наши сейчас хорошо продвигаются. Бьют немцев в хвост, в гриву… и так и далее…

Мы заговорились и не заметили, как за окном потемнело.

— Чего это ты, Федор, огонь-то не включаешь? Сумерничаешь с товаркой? — послышался в дверях насмешливый голос Антонины Семеновны.

Дядя Федя смущенно потянулся к щитку и включил рубильник. Я щелкнула выключателем, и под потолком тускло загорелась маленькая лампочка.

— И то сказать, не велика прибыль от твоего освещения, — хрипло рассмеялась Антонина Семеновна.

— Вторую динамо-машину надо ставить, — откашлявшись за нее, сказал дядя Федя.

Я тоже невольно кашлянула, и Антонина Семеновна перевела взгляд на меня.

— Ну, как? — спросила непонятно. — Вояка!

И ушла.

Дядя Федя пошел по составу, проверить, везде ли горит.

— Пассажиры-то чего молчали? — удивленно сказал он, уходя. — Ни один не пришел — почему, мол, свет не включаешь?

— Наверно, тоже про интересное разговаривали.

В этот вечер все долго не ложились спать. Времени было за двенадцать, а даже Тамара не спала, хотя дежурила Клава. Тамара сидела у себя в купе и громко зевала, приклонив голову к косяку двери. Если я выходила в коридор, она взглядывала на меня неприветливо и отворачивалась.

«Что я ей сделала? — огорченно думала я. — Ведь это она меня обидела, а не я ее».

— Ложись, Таня, — уже несколько раз настоятельно предлагал мне дядя Федя.

— А ты?

— А я вот еще на станции выйду, ремень погляжу… и так и далее.

Он, видимо, тоже не хотел спать. Это и понятно. После такого разговора разве уснешь?

— Давай укладывайся, я выйду, — сказал он неожиданно строго, и я сразу полезла на вторую полку, немного обидевшись на него.

Вагоны мерно отстукивали свою песню. Я уже так к ней привыкла, что слышала только тогда, когда хотела слышать. Мне казалось, что у нее есть мотив:

напевала я шепотом.

А утром я все равно проснулась рано. Ведь сегодня мы приезжаем в наш Горноуральск! Интересно, где сейчас едем?

За окном было еще сумеречно, но сквозь легкий туман я рассмотрела очертания домиков. Проезжали селение. В окнах кое-где горел свет, из труб шел дымок.

Кто живет в этих домиках? Что делается сейчас ну… например, вот в этом? Я всмотрелась в него и успела заметить: ставни закрыты и крест-накрест заколочены досками.

Домик уже скрылся из виду, а я все думала о нем. Где его хозяева? Куда уехали? А вдруг все погибли? Ушли на фронт и не вернулись? А старики умерли с горя…

Ой, так ведь хоть до чего можно додуматься! Может, просто какая-нибудь бабушка уехала жить к своему сыну, вот как та моя знакомая, а домик заколотила. А летом они вместе приедут сюда в отпуск, потому что здесь очень хорошо.

Я стала внимательно всматриваться в просветлевшее окно. Поезд шел по высокому месту, внизу тускло поблескивала неподвижная река, а за ней, на взгорье, широко раскинулось большое село.

«Домики будто взбежали на горку…» — вспомнила я Клавины слова и поняла, что мы как раз проезжаем то самое место. Здесь действительно очень красиво.

К щитку потянулась дяди Федина рука. Щелкнул рубильник. Все! Хватит светить, пусть теперь батарея заряжается, думала я, наблюдая, как ожили, воспрянули уставшие за ночь стрелки.

…Это был наш последний завтрак в вагоне. Но зато какой! Мы ели жареную курицу с солеными огурцами, яички, пили чай с медом и молоком. Откуда все это взялось? Вчера не было.

— Ночью Ялунь проезжали, — коротко объяснил мне дядя Федя. — Ты давай ешь, не разговаривай.

Ялунь! Это как раз та станция, на которой я покупала масляную лепешку. Но тогда было солнечное утро, и поэтому был большой базар.