Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой - страница 22

Борис ел с аппетитом. Еще бы! Он тут совсем изголодался. Выпьет чаю, да и ладно.

— Вкусно! — приговаривал он и спрашивал: — Ну, а ты? Сама?

— Да говорю тебе, мы недавно доели с дядей Федей все свои припасы.

— Дядя Федя хороший, — с набитым ртом утверждал Борька.

— Еще какой! — и я начала рассказывать о всех своих дорожных впечатлениях.

Борька уже наелся, напился чаю, а я все рассказывала. Он вымыл посуду, поставил ее на место, прибрал хлеб, а я все рассказывала. Потом мы машинально перешли в комнату, и Борька, внимательно слушая, стал расправлять сначала мою постель, потом устроил свою на диване. А я все рассказывала и рассказывала. Борьке было очень интересно, он сел со мной на диван и слушал, не перебивая.

Будильник наш старательно отсчитывал минуты. Это напомнило мне перестук колес, и я напела брату их дорожную песенку:

Потом мы улеглись, но я продолжала рассказывать.

— Уже второй час, — осторожно напомнил Борис.

— Ага, я сейчас, сейчас, еще немного, — торопилась я и рассказала о пузатом графинчике, о домике с заколоченными окнами, о бабушке, которая приехала к сыну, и снова — о дяде Феде.

— А как работа? — спросил Борис.

— Какая работа?

— Ну, твоя, электромонтерская. Осваиваешь?

Будильник застучал так громко, что у меня зазвенело в ушах. Сначала во всем теле наступило оцепенение. Будто это не мои руки, не мои ноги. Потом я почувствовала, как что-то горячее подступило к лицу, обжигая глаза.

— Ну? — спросил Борис. — Ты уснула, Танюша?

Лучше всего притвориться, что я сплю. Но он не поверит. Не могла я уснуть на полуслове. Но что ему ответить?! Сейчас только я поняла, что всю дорогу ничего не делала. Только подала дяде Феде стамесочку — и все! Как это случилось?!

Признаться в этом Борису я не могла. А он ждал.

Перебрав в уме все, что хоть как-то относилось к моей работе, я напряженным голосом, хрипловато проговорила:

— И совсем это не концами называется.

— Чего? — не понял Борька.

— Между вагонами скручивают не концы, а перемычки.

— И потом их, оказывается, не скручивают, а вдевают одна в другую, — зевнув, сказал Борис. — Я когда тебя провожал, рассмотрел.

Я осторожно перевернулась на кровати, чтоб можно было уткнуться лицом в подушку. Подушка прямо в ухо настукивала:

Это не подушка, это в виске.

Теперь мне стало понятно, почему так относится ко мне Тамара, почему не уважает меня Антонина Семеновна. И Витька устраивает свои фокусы по радио тоже поэтому. И правильно делают. Так мне и надо! Так мне и надо!

Я задыхалась в подушке, но приподнять лицо боялась, чтоб Борька не слышал, как я плачу.

Сколько прошло времени? Вот уже окно стало серым. А я все думала, думала… Все вспомнила. И в первый раз по-настоящему обиделась на дядю Федю. Он-то чего смотрел?

Я проснулась, и в памяти всплыли все мои ночные переживания. Сегодня мне даже показалось, — я была уверена в этом! — в Москву с дядей Федей больше не поеду. Конечно, кто меня повезет? Меня проверили, я лодырь. Я только мешаю дяде Феде доставать из ящика инструменты, все время толкусь у него под ногами. Да еще болтаю языком. Вон тогда заговорила дядю Федю так, что он забыл включить рубильник. У него из-за меня только неприятности могут быть.

От мысли, что я никогда уже не поеду с дядей Федей в Москву, я чуть не заплакала, но в это время зазвонил телефон. Мне не хотелось подходить, не хотелось ни с кем разговаривать. Но телефон звонил настоятельно, громко. Пришлось подняться.

— Встала? — услышала я голос Бориса.

— Встала, — уныло откликнулась я.

— Ты не хвораешь?

— Нет.

— У тебя голос какой-то не такой. Спросонья?

— Да.

— Ну, ладно. Я сейчас еду на ту же станцию, пообедаю там в деповской столовой. Ты тоже поешь как следует и отдыхай. Ну, пока!

Отдыхай! Опять отдыхай. Твердят одно и то же. Ну, что мне делать?!

Со стены на меня, чуть улыбаясь, смотрит мама. Если бы она только знала, как мне тяжело!

Глаза у мамы добрые-добрые и усталые. Борька сфотографировал ее утром, когда она уже собиралась в школу. А ночью долго сидела над тетрадками, ставила оценки за сочинения.