Отраженный свет - страница 15

Колино отношение разделяли лишь Иван Лексаныч и Тарапул. Арарат придерживался самых крайних, Женькиных взглядов.

Ночью, когда расслабляются не только мышцы, но и воля, когда так хочется отдохнуть, комары во сто раз страшнее. Только начинаешь засыпать, и вдруг над ухом знакомое пение - з-з-ззз, ага, сейчас сядет на нос... нет, покрутился, улетел, теперь надо быстрее засыпать, а то вернется!., так и есть... з-з-ззз... около левого уха... летит на лоб, шлеп! Кажется, есть?.. з-ззз, ах ты, гад, ну, погоди! Уже не стараешься заснуть; полный гнева и негодования, поджидаешь противника с таким вниманием, какого и днем хватило бы не дольше, чем на три минуты... ззз-з-з... з-з-ззз... тише, тише, полетел к Стасику. Ровное сопение рядом прекращается, наступает напряженная тишина... шлеп! шлеп!... ззз-з-з...

— Стасик, ты последний залезал в палатку?

— Нет, не я.

— А кто же?

— Женька.

— Что ты врешь, Стасик, я же тебе еще говорил-чтобы марлю плотнее закрывал!

Вход в палатку и окна мы зашивали марлей, залезть внутрь можно было только ползком; все мелкие дыры затыкали травой и ватой, а чтобы комары не пролезли снизу, на пол около стенок клали рюкзаки, молотки, сапоги. Вечером, когда начинало темнеть, мы приподнимали занавес и накомарниками гнали комаров на улицу, а оставшиеся слетались из темной глубины на белую марлю, где их добивали по одному. Самых последних дожигали по углам свечкой. После этого из палатки и обратно можно было лазать только с большими предосторожностями, плотно затыкая за собой все щели. Стасик никак не мог научиться лазать быстро и осторожно. Как только он появлялся у входа, все начинали волноваться:

— Быстрее...

— Ты что, не видишь, сколько уже влетело? - Стасик начинал торопиться, запутывался и, пытаясь быстрее выпутаться, запутывался еще сильнее.

— Осторожнее, слон!

Марля трещала... наконец Стасик влезал, долго заправлял полог, а потом лез на свое место по чьим-то ногам и животам. Всю ночь после этого нам не давали спать комары, а наутро оказывалось, что в марле - дыра, в которую мог пролезть небольшой бегемот, а Стасик спит в накомарнике.

Июнь на Камчатке - месяц весны. В долинах растет трава, цветут цветы, а на сопках еще лежит снег. Он постепенно отступает, и сопки окрашиваются в цвета прошлогодней осени, а дальше уже идет бурная, зеленая, пахнущая молодой черемшой весна. И если лето будет не жарким, то и в июле, и в августе, и даже в сентябре в двух шагах от кромки снега распускается зелень, обманутая весной, распускается, чтобы замерзнуть, не прожив и месяца. А в глубоких темных ущельях снег может перелетовать до следующей зимы, и над ручьями и речками будут все лето висеть снежные мосты.

Лето обещало быть не жарким. Солнышко скрылось на второй же день и больше не показывалось. Пошел дождь. Камчатский дождь - это не тропический ливень, не подмосковный умеренный дождь и не моросящий дождичек Ленинграда. Пожалуй, это вовсе и не дождь. И не льет, и не капает, а так - сочится что-то прямо из воздуха.

Ходить в маршрут в такую погоду, конечно, можно, но зачем? Ориентироваться невозможно, потому что карту из сумки не вытащишь. Страницы дневника мгновенно размокают и расползаются под карандашом. А маршрут без записи - это уже не маршрут, а туристический поход. Любителей такого туризма находилось мало. Третий день мы лежим в палатке, спим, разговариваем, поем песни, молчим, думаем, то на спине, то на животе, на правом, на левом боку, стоя, сидя, полусидя, полулежа, даже стоя на голове, а на улице все так же настойчиво и нежно сеет мелкая водяная пыль. В голове отупевшей от однообразия, шевелится длинная и нескладная мысль - ведь если эти осадки будут выпадать с такой скоростью, то годовая норма не успеет выпасть и за два года. А потом? Ведь в следующие два года будет выпадать норма второго года, и эта тоска не только никогда не кончится, а даже, наоборот, долг времени перед ней будет все расти и расти, и тогда... бр-р-р... мерзость... лучше не думать...

На четвертый день начался шторм. Ветер начал с ласкового шепота, потом понемногу разошелся и заревел. Ветер выл, свистел, ветер издевался над нашими попытками разжечь костер, хохотал над желанием остаться сухими. А серые облака все так же лежали почти на земле, и вокруг по-прежнему ничего не было видно. Казалось, что это "ничто" совершенно неподвижно, а ветер беснуется только в узкой полосе над самой землей и собрал здесь все свои силы специально для того, чтобы срывать палатки, гасить костры, топить где-то в море суда и рвать ставные невода.