Отраженный свет - страница 16

Океан одну за другой со страшным грохотом обрушивал на берег тяжелые волны. Стало темно. Нельзя было ни видеть, ни слышать. Струйки дождя стлались совершенно горизонтально и прошивали насквозь брезентовые стены палаток...

Шторм кончился на шестые сутки. Океан успокоился. Виновато, устало ласкал он обиженное и побитое побережье. Жарко грело солнышко, от земли шел теплый пар... Все было хорошо, но с моим спальным мешком надо было что-то делать. Он лежал у наветренной стены палатки и так вымок, что мы втроем еле-еле приподнимали его. Сначала я хотел выжать его недалеко от палатки, но мне сказали, чтобы я отошел подальше, а то образуется маленькое озеро и в нем разведется много комаров, и мне пришлось погрузить мешок на Тарапула и отвезти его подальше, и там действительно образовалось небольшое озеро и расплодилось так много комаров, что я подумал, что лучше было бы, если бы шторм продолжался не шесть дней, а двенадцать, и тогда все было бы наоборот, и озеро получилось бы большое, а комаров в нем было бы мало, потому что в больших озерах комары не водятся.

Потом я сушил мешок у костра, а это было трудно, потому что надо было переворачивать его, подтаскивать сухие дрова, выбрасывать с самых жарких мест чужие портянки и штаны, плакать от дыма и смотреть, чтобы на мешок не попала искра, и ото всего этого я так устал, что на третий день не заметил, как на почти сухой мешок упала искра и начала прожигаться большая дыра, а вода была далеко, и пока я бегал за ней, ребята решили, что так и весь мешок может сгореть, и вылили на него сначала целый чайник крепкого чая, а потом полкастрюли горохового пюре, и когда это не помогло, начали топтать его грязными сапогами. Это помогло. Больших дыр получилось всего три, а остальные были маленькие - два моих кулака туда входило, а один Колин - нет. Мешок был очень грязный, но стирать его было нельзя - это было все равно что стирать волейбольную сетку, сгнившую и перепутанную.

Две недели я зашивал его. Я приходил из маршрута и шил. Я шил, когда все сидели у костра и что-нибудь врали, а я завидовал им и шил. Когда все спали в теплых мешках, я просыпался от холода и шил. Когда Иван Лексаныч вставал готовить завтрак, я тоже вставал и шил. Когда все просыпались, я шил, когда все умывались, я шил, но когда все начинали есть, я уже не мог шить. Потом мы уходили в маршрут, а вечером возвращались, и я опять шил, шил и шил.

К началу третьей недели все было готово. Мешок стал похож на абстрактную картину - синие, красные, зеленые заплатки, белые и черные нитки, сажа и гороховое пюре, следы от сапог, большие - от Колиных, маленькие - от Женькиных.

Два дня я его стирал, один день выжимал, десять дней ждал солнышка - на костре сушить я уже немного побаивался. К концу второго месяца я спал в зашитом, чистом и сухом мешке. Я был счастлив.

Бывает так - ходишь целый месяц в маршруты, что-то видишь, описываешь, накапливаешь массу фактов, пытаешься объяснить их, увязать друг с другом. Иногда это удается, чаще - не удается, хоть плачь. Споришь, даже ругаешься, во всем сомневаешься. Что-то выясняется, а что-то нет, но не хватает главного - никак не получается общей цельной картины. Наконец наступает критический момент, когда кажется, что каждый факт из тысячи противоречит всем остальным.

Вот уже который день лазаем мы по речкам, хребтам и склонам. Вдобавок ко всем неясностям здесь еще и плохая обнаженность. Кому здесь раздолье, так это ботаникам. То, что приводит геолога в уныние, способно вызвать у ботаника восторг. Чего тут только нет! Ольховый и кедровый стланик, березовые леса с густым подлеском, тальники, шеламайники, крапива, пырей. Только обнажений нет.

Иногда заметишь издалека небольшую скалу на склоне. Берешь курс на нее и начинаешь продираться сквозь заросли крапивы к шеламайника. Шеламайник - экзотическая камчатская травка, представляющая, скорее всего, гибрид лопуха и подсолнуха. Стебель у шеламайника, как у подсолнуха, только выше, листья как у лопуха. Настоящий травяной лес. И крапиве в этом лесу, чтобы дотянуться до солнца, приходится не отставать от шеламайника. В этих джунглях не идешь - плывешь брассом, раздвигая перед собой жесткие палки шеламайника и крапивные лианы. Ничего не видно. Шагаешь в неизвестность. То ухаешь в яму, то летишь кувырком через камень или валежину. Да тут еще Женька со своими "а почему?":