Отторжение - страница 58

— Шон, ты же сам просил…

— Да? Правда?

— Ты… — она растеряна и перепугана до заикания. — Когда тебя только привезли на скорой… Ты очнулся и взял меня за руку… и попросил ничего не говорить твоим родителям… никому не говорить… Господи, Шон, ты несколько раз меня об этом просил… Какая же я дурочка! Сейчас же все им расскажу…

— Нет, — хватаю ее за руку, хотя хватаю — громко сказано — беру, пытаясь сжать пальцы. — Не надо, Рита. Спасибо, что не сказала…

— Но почему, Шон? В школе все перепуганы, все на ушах стоят, никто ничего не понимает, и эти козлы, конечно, не сознаются, и весь класс…

— Знаю… Не надо… просто…

— Но их надо наказать, Шон! — Рита повышает голос, и у меня в голове начинает пульсировать. — Нельзя этого так оставлять… Они же тебя могли убить…

— Не надо, Рита. Я заслужил.

Я сижу под лестницей и плачу, закрыв лицо ладонями. Я не могу находиться среди своих одноклассников, а они ведут себя так, будто ничего не произошло. Как будто Фитцджеральда вообще никогда не существовало. Учителя, конечно, перепугались, но никто ничего не знает. Рита, а ты? — все спрашивали они меня. А что я? Пока Шона везли в больницу, он очнулся два раза, и едва открывал глаза, просил меня, чтобы я никому не говорила. И я ему обещала. И я молчу. Ненавижу себя за это, но молчу. И все молчат. Все, кто смотрел, как его избивали. А значит, и я, и они тоже участники всего этого. Я по просьбе самого Шона, но оправдывает ли это меня? Когда-то я так же пообещала брату, что буду молчать и не распространяться о том несчастном случае, и я держу слово. Но так ли это необходимо в некоторых случаях? Не простая ли это трусость, которой легко прикрыть свое малодушие?

— Вот ты где! — возвращает меня под лестницу голос Памелы. Она смотрит с таким презрением, как будто намеревается в чем-то обвинить. — Как ты могла вообще?

— Что?

— Как ты могла позволять им так говорить о твоем брате?

Вот значит, что! Теперь я еще и в этом виновата! Но Памела-то чего возмущается!

— Почему ты никому не рассказала? — она прямо как заправский прокурор на допросе, и я не могу от нее убежать. — Черт тебя подери, Рита! Ты такая сучка…

— Что? — я ушам своим не верю. Она обвиняет меня?

— Твой брат спас тебе жизнь! — она-таки залезла в интернет и нашла все, что писали про тот несчастный случай, про тот пожар, в котором я должна была погибнуть… — Он спас тебя, а ты молчала, когда все говорили про него гадости? Да если б ты рассказала..! Ну ты даешь! Не ожидала от тебя… И вообще, он там сидит затворником, а ты весь год хвостом крутишь, веселишься тут, гуляешь. Как так можно? Он же из-за тебя таким стал…

Она все говорит и говорит, повторяет одно и то же, а у меня просто голова кружится. Если кому-то что-то объяснять, то уж точно не ей, скорой на выводы и не желающей слушать. Хотя я и себе толком объяснить ничего не могу. Разве что… Невыносимо постоянно думать о брате. Невыносимо смотреть, как он страдает из-за меня. Мне хочется убежать, отвернуться, заниматься чем угодно, только бы не вспоминать, как я виновата перед ним. Когда все это только начиналось два года назад, когда мы только шагнули в эту новую жизнь, полную вины, сожалений и сомнений, я все время плакала, и меня отправили к психологу. Мы тогда долго говорили, часами я рыдала и не могла себя простить. И потом психолог посоветовала отвлечься. Это должно было помочь. Заведи Инстаграм, сказала она, старайся замечать необычные вещи вокруг и выкладывать фотографии. Я так и сделала, а это затягивает. Виртуальная реальность, в которой нет никаких пожаров, шрамов и несчастных случаев, в которой можно стереть вину так же, как не получившийся пост, очень быстро всасывает тебя. И вот, ты уже не человек, не сестра и не дочь, а часть своего собственного Инстаграма. Кто-то переживает об этом, но в моем случае это оказалось очень даже эффективным. Каждый раз, когда мне становилось невыносимо тяжело, когда после разговоров с Питером накатывало чувство вины, я ныряла в красивые квадратные картинки, в залитые солнцем занавески, в чашки с кофе и пышные круассаны на полосатой скатерти, в полки книг отцовской библиотеки, в лужайку у нашего дома. И все растворялось. Реальность маленьких фотографий оказывалась сильнее реальности настоящей. А сейчас, порвав ее в клочья, я осталась не защищенная, уязвимая, наедине со своими слабыми чувствами, ведь от виртуальности настоящие чувства слабеют, и потом очень сложно распознать их, расставить по полочкам. И вот, я сижу теперь перед Памелой, которая в той, виртуальной реальности, все еще остается моей подругой — об этом убедительно говорят взаимные подписки — а здесь, под школьной лестницей, презирает и упрекает меня. Но легко со стороны судить и обвинять, как легко и вступаться за кого-то, о жизни кого ты ничего не знаешь. Всегда легко защищать того, кто на другой стороне, и чем дальше от тебя, тем безопаснее. На самом деле, тебя ведь это не касается. Ты ведь не просыпаешься по ночам от кошмаров, ты не делаешь над собой усилия, чтобы посмотреть в зеркало.