Отторжение - страница 59

В тот день два года назад мы с Питером гуляли далеко от дома, на поле, где стоял заброшенный дом. Не просто дом, а трехэтажный особняк с подвалом и чердаком. Там было красиво, особенно по вечерам, когда закатное солнце пробивалось розовым светом сквозь прорехи в рассохшихся досках. Питер даже починил старую проводку, так что мы могли зажигать лампу и подолгу сидеть там, болтать о самых разных вещах. В тот день мы позвали друзей, всего набралось человек десять. Мы наделали сэндвичей, лимонада и засели в доме. Мы были так увлечены друг другом, что не заметили, как проводка коротнула в подвале. Мы не заметили даже запаха гари, а уже через пару минут дом вспыхнул. Сухая древесина занялась мгновенно. Все бросились, кто куда, в панике. Кто-то позвонил пожарным. Мы с Питером разбежались в разные стороны. Я помню, как металась по большой кухне, от кладовки к черному выходу, дверь которого полыхала. Потом рванула вверх по лестнице, но огонь преследовал меня. Я забилась в угол в пустой комнате и кричала, пока не наглоталась дыма. Следующее, что помню — звук сирен, и потом — как сижу, кашляя и дрожа, в машине скорой помощи. Мне рассказали, что все выбрались из дома. Пожарная часть была рядом, поэтому расчет приехал быстро. Все отбежали на безопасное расстояние и стали оглядываться. «Где Рита?» — взволнованно спрашивал Питер, не находя меня. Когда он понял, что я осталась внутри, не раздумывая, бросился назад. Я знаю, ребята пытались остановить его, убеждали дождаться пожарных — звуки сирены были уже слышны. Но если бы Питер послушал их, я бы не выжила. Огонь подобрался совсем близко. Я чувствовала жар через закрытую дверь. Брат рванул в горящий дом. Нашел меня и вынес наружу. Он нес меня, когда его лицо уже съедало пламя, когда полыхала его одежда. Едва оказавшись снаружи, он упал, уронив меня на траву. Окончательно пришла в себя я уже в больнице. Я надышалась дыма, у меня была слегка обожжена рука, но не страшно — сейчас шрама почти не заметно. После того, как узнала, что случилось с Питером, я плакала несколько дней. Я не хотела жить и винила во всем себя. Я и сейчас думаю, лучше бы мне было тогда умереть. По крайней мере, один из нас смог бы вернуться к нормальной жизни.

Нельзя так думать, и мне стыдно за эти мысли, но я никак не могу от них избавиться. Смотреть на себя в зеркало и понимать, что у брата никогда не будет нормальной жизни, — это не так просто вынести. Я перестала есть, плохо спала. Мне пришлось ходить к психологу. Я обещала родителям и себе, что буду жить. Я обещала Питеру, потому что он вынудил меня. И я старалась, как могла, притворяться, что выполняю обещания. Я покупала платья, училась, ходила на вечеринки, выкладывала в Инстаграм улыбающиеся селфи. Но все, что я видела в глазах моих друзей, — только жалость. Они не могли смотреть на меня прямо, без закопченного стекла трагедии. Да я и сама до сих пор вижу себя только через это стекло. Переезд на новое место внушил мне немного надежды и уверенности, к тому же, операция Питера обещала быть удачной. Все рухнуло сначала с этой травлей, а потом и с очередным отторжением.

И да, Памела права, я ничего не говорила и не делала, чтобы пресечь оскорбления. Потому что я до смерти боялась. Потому что это значило бы разбить стекло, которым я огородила себя. Я не могла вернуться туда. Поэтому просто еще крепче застегнула молнию, спасающую от мира.

Мне хочется грубо сказать Памеле, чтобы она отстала от меня, но неожиданно она произносит:

— И как после этого ты вообще еще с Фитцджеральдом можешь общаться!

— Мы не общаемся, — отвечаю, пытаясь вырваться из ее разговоров.

— Ты к нему в больницу ходишь!

— И что? Это запрещено?

Памела обзывает меня дурочкой и рассказывает эту жуткую историю про пожар в спортивном зале и Мэри-Энн. Рассказывает, как Шон «выбежал и даже не вспомнил про нее». У меня руки покрываются гусиной кожей, и становится так жарко, как будто я чувствую тот огонь. Памела говорит про Шона очень плохо, называет последним трусом, недостойным, позором школы. Она поливает его грязью, а я вспоминаю вдруг шрамы на его руках и думаю, что ему не так уж легко все это далось. Я думаю, зачем он вообще после всего ходит в школу. Почему не учится дома, как Питер. Может, родители настояли, но это жестоко. И внезапно, в один миг, я понимаю, что все это время происходило с Фитцджеральдом и вокруг него. Весь это игнор был самой страшной травлей, которую я только могу представить. Мы всегда думаем об оскорблениях и насмешках. Нам кажется, лучше бы нас просто не замечали, оставили в покое, не трогали, но это не всегда самый легкий путь. Я слышу по голосу Памелы, как она презирает Шона — почти так же, как остальные презирали в своих насмешках моего брата.