Отзвук - страница 16

Машины, возбужденно рыча, точно привязанные друг к другу невидимыми нитями, мчались, выстроившись в четыре ряда, а навстречу им, тоже в четыре ряда, также беспрерывной чередой двигались, шипя шинами и поблескивая глазами-фарами, «Форды», «Альфа-Ромео», «Ситроены», «Мерседесы», «Вольво»… Глядя на это бесконечное стадо устремленных неизвестно куда длиннотелых и короткокрылых, низкосидящих спортивных и нависающих над трассой толстушек, стелющихся черных торпедообразных лимузинов и вертлявых коротышек «Тойота», я невольно хмыкнул.

— Чего ты? — оглянулся Аслан Георгиевич.

— Двух одинаковых нет, — кивнул я на поток машин. — Чем-нибудь, хоть мелкой деталью: фарами, украшением на капоте, но отличаются одна от другой.

Виктор перевел мои слова сидящему за рулем синьору Чака. Тот блеснул глазами и быстро-быстро заговорил.

— Знаете, о чем он? — спросил Виктор. — Оказывается, в Италии для этих целей создана чуть ли не целая индустрия: масса мастерских, да и сами автомобильные фирмы по желанию владельцев автомашин и покупателей придадут им своеобразный вид.

— Зачем это? — удивился я.

Импресарио изящно повел плечом:

— В наш век все становится стандартным, даже чувства. Человеку же хочется иметь нечто, свойственное сугубо ему и никому другому. Вот и придают машине что-то, отличающее ее от других. Даже имена присваивают, точно живым существам. Это, если хотите, протест личности против навязываемых норм жизни. О, как надоедает, когда изо дня в день слышишь и видишь одно и то же! Ведь чем ваш ансамбль покоряет итальянцев? Своеобразием, эмоциональностью, неожиданностью движений, удивительным чувством ритма. Вы поражаете воображение людей. Поставь тебя, — кивнул мне синьор Чака, — среди итальянских сверстников, — ты будешь выделяться. Нет, не бицепсами, не красотой. У нас есть и покрасивее и постройнее тебя, парень. Выделяться ты будешь взглядом. Эта гордость в осанке, этот пламенный блеск глаз перенять невозможно. Они от рождения. Каждый ваш танцор знает, чего стоит. Я сейчас говорю и вижу: вы не ради приличия слушаете меня, — вам хочется вникнуть в мои мысли, дела, чувства. Этот вот интерес утерян многими. Беседуя с человеком, иногда чувствуешь, что ему нет дела ни до твоих проблем, ни до твоих мыслей, — ему все надоело. Он оживает лишь тогда, когда рассказывают, как кто-то сумел набить мешки деньгами и стал знатной птицей. А ты, парень, отказался бы от денег?

Я молчал, не зная, что сказать. Аслан Георгиевич улыбнулся:

— Чего молчишь? Говори. Откровенно.

— Откровенно? — переспросил я. — Ну что ж. Я не против, чтобы у меня были деньги.

— А сколько бы ты хотел? — импресарио, приподняв брови в ожидании ответа, с любопытством следил за мной в зеркальце.

— Сколько получится.

— Ну, а как это «сколько получится» выглядело бы? — настаивал синьор Чака. — Со сколькими нулями?

Разговор становился мучительным. Я никогда не задавал себе подобного вопроса. Мечтать о деньгах как таковых? Это считалось чуть ли не глупостью, во всяком случае, неприличным точно. В романах, когда автор хотел придать персонажу негативную окраску, он давал ему убийственную характеристику, отмечая его страсть к деньгам, и нам, воспитанным школой, окружающими, прессой, кино в духе презрения к толстосумам и тем, кто мечтал им стать, этого было достаточно, чтобы мы возжелали ему всяческих невзгод и неудач. И я привык смотреть на деньги, как на… бумажки. Но когда представлял, в какие конкретные вещи они могут воплотиться, то, честно признаюсь, мне хотелось заиметь солидную пачку купюр. Ибо деньги нужны постольку, поскольку благодаря им можно приобрести «Ладу», построить в городе кооперативную квартиру, съездить в Японию, ну мало ли что еще могут дать деньги?!

— А если у тебя окажется миллион, он изменит твою жизнь?

Конечно, изменит. Мы с матерью приобрели бы дом в городе и переехали поближе к театрам, кино, магазинам, купили бы мебель, такую, как у Сослана… «Жигули», нет «Волга» стояла бы у нас во дворе. Я заставил бы мать бросить работу и всерьез взяться за лечение…

— Молчишь, парень? — покачал головой синьор Чака. — Молчишь, потому что не знаешь, как поступил бы со своим миллионом. А вот твои итальянские сверстники, еще не имея миллиона, знают, как бы они им распорядились. Каждый из них мечтает заполучить — любыми путями — свой миллион и удариться в бизнес, чтоб иметь два миллиона, три, пять, десять, сто! Когда вы, синьор министр, отказались продать американке костюм, — заметили ли вы, в какое изумление пришли все присутствующие? Они смотрели на вас, как на, простите, чудака, человека не от мира сего, без практической жилки. Каждый из них мечтает о таком случае, и уж подвернись он, не упустил бы. Будь у меня тот костюм, я бы — облегчил, изрядно облегчил бы кошелек этой миллионерши. А вы — чудаки! Чудаки! Но я часто задумываюсь: не этим ли чудачеством вы меня, типичного бизнесмена, привлекаете? Кстати, — он пошарил рукой в бардачке на передней панели салона и, вытащив газету, бросил ее Виктору. — Знаете, как вас назвала наша пресса? Осетинские командос! — засмеялся он.