Пациент 35 - страница 45

Что несчастные его родители не знают, останавливать ли аппарат жизнеобеспечения.

Что его коллекция локомотивов и марки давно проданы, а фирма обанкротилась.

Кто же сидит напротив меня на грязном и рваном сиденье, в ржавой и скрипучей кабине этого ужасного колеса?

Почему мне так неприятен его пристальный взгляд?

Куда делась его бабочка?

Откуда взялись на его шее воротничок католического священника, а на ногах — роликовые коньки?

Жизнь кончается, скоро ночь, холодно.

Ветер разгоняет колесо все быстрее и быстрее…

Его вой и скрежет раздирают барабанные перепонки.

Мы поднимаемся все выше и выше.

— Добрый вечер, падре!

Квартплаты в престижных районах Берлина выросли за последние десять лет на половину. Дорогие, роскошные квартиры подорожали процентов на тридцать, куда же дороже? А дешевые, одно- и двухкомнатные, — в два-три раза!

Несмотря на это подорожание — на каждый показ новой квартиры в Берлине приходят от двадцати до пятидесяти конкурирующих между собой претендентов. Такая неприглядная картинка.

Когда я — в начале нового века — переезжал из Саксонии в Берлин, картинка была другая, мирная, патриархальная…

Я искал себе тогда дешевую двухкомнатную квартиру, по возможности в западной части Берлина, в центре. После почти тринадцати лет жизни на территории бывшей ГДР, хотел стать западноберлинцем и восточную часть города посещать исключительно как турист. Денежный мой лимит был — 310 евро в месяц. Сейчас на эти деньги и комнату в коммуналке не снимешь в центре. А тогда… этого было достаточно для аренды небольшой холостяцкой конуры. Сотни тысяч людей с деньгами со всей Германии и Европы еще не приехали жить и веселиться в город на Шпрее. Западный Берлин еще не был до конца ассимилирован восточным. Но блеск и лоск шестидесятых уже потерял…

Искал квартиру я около месяца, листал газеты, просматривал соответствующие страницы мировой паутины, ездил на встречи с маклерами… и, в конце концов, нашел прекрасную двухкомнатную квартиру в Вестфальском квартале, недалеко от снесенной в пятидесятые годы синагоги, с лоджией, в хорошем состоянии, с встроенной кухней… За 300 евро в месяц. Въехал в нее, и жил в ней около года, написал там свои первые рассказы, вошедшие позже в книжечку «Меланхолия застоя».

Целыми днями гулял по западному Берлину, заходил в художественные галереи и музеи, фотографировал… пил кофе на Курфюрстердаме…

Знакомств к сожалению не приобрел… они с неба не падают… А делать тут то, что я тринадцать лет делал в Саксонии, то есть углубляться в берлинскую культурную жизнь, сверлить и бурить, постоянно предлагать себя, критиковать, провоцировать и лезть во все художественные драки, с единственной целью обратить на себя внимание, мне не хотелось. Сил на всю эту суету уже не было. Да и желания тоже.

Квартира моя была не без недостатков.

Моя соседка — а мою гостиную от ее отделяла только одна, не несущая стена — безработная беженка из Чечни, каждый день часов по двенадцать смотрела телевизор… и громкость устанавливала такую, чтобы слышать чертов ящик в любом углу своей квартиры, которую она постоянно пылесосила, чистила и блистила…

Ночью она спала.

Но по ночам — на обитаемой крыше соседнего дома темпераментные студенты из Латинской Америки устраивали нелегальные танцы… обычно до восхода Солнца. Музыка играла очень громко, спать было невозможно…

Я чувствовал себя так, как будто я нахожусь в фокусе гигантской акустической линзы. Потихоньку сходил с ума и бесился.

Хладнокровно вызывал полицию… лукавые латиносы однако быстро нашли противоядие. Один из них всегда стоял на стрёме — и как только замечал подъезжающую полицейскую машину, звонил по мобильному телефону своим друзьям, которые тут же выключали свои мощные динамики… и прятались. как мыши от змеи. В нашем огромном дворе воцарялась блаженная тишина.

Длилась она обычно около пяти минут. Когда полиция уезжала. динамики включали еще громче, чем до ее появления… видимо молодежь желала отомстить жалобщикам, показать им, кто настоящий хозяин нового мира… ночи и тишины…

Любопытно, звонил в полицию только я, мои соседи по дому полицию не тревожили. Немцы — народ терпеливый, спокойный. А я — нервный.