Паника в Борках - страница 13
Раздалась нескладная песня двух пьяных голосов, и на дорожку вышла в обнимку милая парочка.
Рыжий мужичонка лихо заломил на ухо видавший виды гречневик, холщевая рубаха с кумачными ластовицами широко распахнута в вороте, пояс отсутствовал. Набойчатые штаны съехали на бедра и только чудом удерживались от окончательного падения; грязные ноги писали вензеля. Дама одета по-городскому. На ногах подобие ботинок со сбитыми на сторону каблуками и пить просящим носком. Подол грязной юбки представлял из себя бахрому. Пуговицы у яркой желтой кофточки оборвались и обнажили давно не мытые шею и грудь и грязное рваное белье. Правый глаз у нее запух и закрылся; под левым синел здоровый фонарь. Всклокоченные волосы и рот, растянутый в пьяную улыбку, дополняли картину ее наружности.
— Принимайсь, Матрена, за работу, — распорядился Митька, толкая свою даму по направлению бабьей артели.
Та взялась было за грабли, но вместо работы оперлась на них и затянула:
— Тишей ты! — подтолкнула ее соседка. — Видишь, немец на крыльце стоит — злой, страсть!
Рабочие в парке обвязали огромное бревно веревками, взялись за концы и, понатужившись, дружно затянули:
— Легче, черти, — закричал, бросаясь в ту сторону, подрядчик.
— поправились тотчас же рабочие.
Митька стянул с головы гречневик, подтянул сползавшие штаны и, стараясь удержать равновесие, поклонился немцу.
— Вот, значит, и мы в вашей милости, — пьяно ухмыльнулся парень.
— Пшоль вон, пьяни руськи свинь!
— Дак ты еще ругатца?! — напялил обратно свой гречневик Митька. — Нет, брат, шалишь! Мы, значит, честно, благородно, а он, слышь: русская свинья. Да если я русская свинья, так ты значит, немецкий боров. Ишь, надулся пузырь — шире мал-меня нету. Да хошь, я тебя в бараний рог согну? Аж пузо твое лопнет!
— Тише, Митюха, тише, — кинулся к нему Тихонов. — Ну, выпил, — дело житейское. Иди теперь с Богом, выспись, а поточ на работу пришел бы…
— Я не хотель его работ. Мой штрафоваль его пьяниц и выгнал вон!
Этого уже не могла стерпеть Митькина душа; из его уст полилась ругань такая отборная, что ни писать, ни прочитать невозможно.
Немец визжал и метался, как зарезанный, крича что-то на родном языке.
Тихонов старался унять Митьку, который не шутя осерчал на ненавистного немца и в свою очередь кричал:
— Нет, погоди. Я те сверну салазки. Ишь распух на ра-сейских хлебах. Много вас тут понаехало, такой-сякой материн сын… — завернул он крепкое словцо.
Но тут освирепевший немец схватил его за воротник рубахи и с такой силой поддал ему коленом, что бедный Митю-ха кубарем полетел за ворота и шлепнулся в песочную пыль дороги.
Разгневанный, красный, как рак, Карл Карлович вернулся в свою временную контору и попробовал охладить пивом расходившиеся нервы.
Но сегодня у него особенно незадачливый день; ни минуты не дают покою; в двух шагах от окна вдруг завыла Матрена:
И тут же старая, хриплая шарманка закашляла, захрипела вальс «Дунайские волны».
— О, mein Gott, о, mein lieber Gott! — воздел руки к небу совершенно убитый Карл Карлович. — Что за варварский стран, что за обыщай, что за люди!
— Ру-ру-ру-ру! — хрипло залаял автомобиль, мягко шурша по песку аллеи.
— Вставай, дурной, — закричали рабочие на Митьку.
Тот приподнялся, сел среди дороги и упрямо-глупо уставился на медленно подъезжавший автомобиль.
При падении далеко отлетел его гречневик и растрепавшиеся волосы торчали дыбом вокруг пьяного измазанного лица; глаза сверкали не то пьяным озорством, не то озлоблением, перешедшим с немца на всех и вся.
— Ты что урчишь, черт глазастый, — выругал он дающего непрерывные сигналы с еле ползущей машины шофера, — ты думаешь, забоялся? Держи карман шире! Да я отродясь никого не боялся; с. ть я хотел на твою дурацкую машину. Съезжай в сторону, если я тебе мешаю. Меня, брат, пьяного наш барин на тройке коней объезжал, а не то, что твой дурацкий ящик. Ну-ка, попробуй, задави. Нет, брат, дудочки, наотвечаешься!