Парижские письма виконта де Лоне - страница 9

однако тематика их гораздо шире, чем рассказ о жизни салонов. Из них можно узнать о том, как воздвигали Луксорский обелиск на площади Согласия и как праздновали в Париже годовщину Июльской революции, как вручали награды в коллеже и как открывали первую в Париже железную дорогу, как запускали воздушный шар и как посещали Версальский музей, как покупали новогодние подарки и как переезжали на новую квартиру, какие рукава вышли из моды и какие шляпы в моду вошли, что танцевали на аристократических балах и что — на балах простонародных. В этом отношении «Парижский вестник» виконта де Лоне — бесценное свидетельство о парижской повседневности, и не случайно в одной из лучших книг о светской жизни этой эпохи, книге А. Мартен-Фюжье «Элегантная жизнь, или Как возник „весь Париж“, 1815–1848»[52], ссылки на Дельфину как на осведомленного и надежного свидетеля — едва ли не самые частые.

Но фактическое богатство — не единственный и не главный источник оригинальности «Парижского вестника». Многочисленные сведения о парижской жизни можно почерпнуть и из очерков, написанных предшественниками виконта де Лоне, в частности упоминавшимся «Отшельником из квартала Шоссе-д’Антен» и его многочисленными подражателями; они рассказывали о парижских улицах и парижских типах, не скупясь на подробности[53]. Однако рассказы «отшельников» были куда меньше похожи на светскую беседу или даже светскую болтовню, стремительно переходящую от одного предмета к другому, — ту беседу, интонацию которой блестяще воспроизводит в своих фельетонах Дельфина де Жирарден.

Недоброжелательный критик Лаженеве (псевдоним барона Анри Блаза де Бюри), рецензируя первое книжное издание фельетонов Дельфины, сослался на Жозефа де Местра, утверждавшего, что настоящая беседа за четверть часа может коснуться и существования Божия, и премьеры в Комической опере[54]; Лаженеве был убежден, что Дельфина на это не способна, но он ошибался. Именно это умение непринужденно переходить от серьезного к смешному, от важного к второстепенному и обратно было присуще Дельфине в высшей степени.

Французская светская беседа постепенно стала своеобразной «культурной институцией» и «памятным местом» французской цивилизации[55], однако судить о том, как именно она протекала, мы можем лишь по теоретическим трактатам[56] или по отзывам мемуаристов. Звукозаписывающих устройств во времена Дельфины еще не существовало: тем ценнее ее фельетоны, которые, как свидетельствуют те, кто мог сравнить письменные тексты с устной речью, представляли собой весьма близкий аналог ее же блестящей светской беседы[57]. В фельетоне от 23 июня 1844 г. Дельфина сама объяснила, как, по ее мнению, должна протекать настоящая беседа — «завязывается разговор ни о чем; каждый говорит без затей все, что приходит ему в голову» (наст. изд., с.424[58]). Эту непринужденность она виртуозно имитирует в своих фельетонах.

О чем ведется разговор? На первый взгляд — о вещах самых разнородных. От жалоб на то, что в Париже невозможно молиться, потому что в церквях слишком тесно, виконт де Лоне легко переходит к истории юного кабана, который вырвался на парижские улицы и забежал в парфюмерный магазин (наст. изд., с.313[59]), от короля Луи-Филиппа к новому роману Поля де Кока, от опечаток в собственных фельетонах — к придворным балам. Интересы предполагаемого читателя Дельфина не без иронии лаконично описывает в начале очерка от 30 ноября 1838 г.: «Минуточку терпения, сейчас мы расскажем вам о том, что вас интересует, — о пустяках и о тряпках» (1, 350). Пустяки — это слухи и забавные происшествия; тряпки — моды. Тон задает первая же фраза первого фельетона, опубликованного 29 сентября 1836 г., — фраза, которую неизбежно цитируют все, кто пишет о Дельфине: «На этой неделе не произошло ничего особенно примечательного: в Португалии случилась революция, в Испании возникла республика, в Париже назначили министров, на Бирже упали котировки, в Опере поставили новый балет, в саду Тюильри показались два капота из белого атласа» (наст. изд., с. 41[60]), — и в конце концов оказывается, что достойны внимания только два капота, то есть пресловутые «тряпки».