Парижский кошмар - страница 9
Миссис Бобби нет дома.
Мистер Бобби открывает ящик небольшого секретера, доставшегося ему в наследство от отца, и достает записную книжку в кожаном переплете, снабженную стальным замочком.
Это дневник, который он вел всю жизнь — с самого детства, с семи лет, в согласии с поэтическим принципом: каждый день нужно написать хоть строку. Nulla dies sine linea[6].
Мистер Бобби грустен, но его крепко сжатые губы и твердый подбородок выражают непреклонную решимость.
Он кладет книжку на стол, отпирает замочек, перелистывает страницы и наконец перечитывает запись.
«Я, гражданин Англии, рожденный в Лондоне, чистокровный кокни, чей младенческий плач заглушал торжественный звон колоколов церкви Боу[7], был изгнан из Франции и не смог ничего с этим поделать. Простите меня, о предки, сражавшиеся при Азенкуре![8]
Провидению, коему сопротивляться бесполезно, было угодно, чтобы это оскорбление не стало последним глотком, испитым его покорным слугой из чаши горечи!
В день возвращения в родные пенаты я был вызван письмом в Скотланд-Ярд; сухой тон послания не превещал ничего хорошего.
Меня принял мистер Сюингтроу, мой непосредственный начальник.
Ободренный твердостью Сюзан — то есть миссис Бобби — я приветствовал его как человек, уверенный в благородстве своих намерений.
Но что стоят все достоинства человека пред лицом клеветы и того, что я осмелился бы назвать недостатком ума?
Мне поставили на вид мое поведение в дружественной стране, где я вмешался в дело, не имеющее ко мне никакого касательства, привлек к себе и Англии недоброжелательное внимание публики и — самое неприятное — выставил британскую полицию в неприглядном и подозрительно некомпетентном свете.
Напрасно я пытался объясниться. Напрасно я говорил, что руководствовался принципом любви к истине и желанием быть полезным; тщетно упоминал я о моральных и религиозных основах, которые старался воплотить в жизнь.
Как видно, я был обречен с самого начала. Ни один из моих доводов не произвел желаемого эффекта. И наконец меня уведомили, что вплоть до дальнейших распоряжений я отстраняюсь от службы.
Я мог лишь поклониться, что я и сделал.
Затем в нескольких не лишенных красноречия словах, которыми я имею основание гордиться, я уважительно высказал протест против данного наказания.
— Мистер Сюингтроу, — сказал я в заключение, — на крови мучеников, увлажнившей землю, взошел урожай истины. Смиренность не позволяет мне сравнивать себя с этими святыми предшественниками, но позвольте мне заявить, что ошибка, несчастной жертвой которой я пал, может прискорбно сказаться на общественной морали.
Мой начальник, смутившись, ответил замечанием, каковое я отношу к несправедливым обидам.
— Вы идиот, — сказал он. — Успокойтесь и ждите, что-то да выяснится.
И я направился домой — там я, к счастью, мог излить на груди спутницы жизни всю горечь, наполнявшую мое сердце.
— Мистер Бобби, — сказала эта удивительная женщина, — оскорбление, которому вас подвергли, распространяется и на меня. Я жду, что вы очистите свое и мое имя.
Ее слова указали, в чем состоит мой долг. Отныне я посвящу свою жизнь поиску истины. Я обязан понять, каким образом Коксворд, убитый в Париже 2 апреля, мог находиться в Лондоне всего четырьмя часами ранее.
Здесь я должен сделать одно признание. Я ознакомился с газетой, отметившей его присутствие в Лондоне в ночь с 1 на 2 апреля. Я питаю глубокое уважение к британской прессе и ни на миг не сомневался в истинности этого утверждения, хотя изначально, узнав о нем из французских газет, отнесся к нему с немалым подозрением.
Я не удивился, когда на следующий день, повторив расследование, уже предпринятое моими критиками, удостоверился в том, что опрошенные свидетели говорили правду. Все они присутствовали на боксерском матче, в ходе которого Коксворд потерпел поражение.
Как оказалось, он пошатнулся, получив апперкот в подбородок, попытался войти в клинч, но был сбит на пол ударом левой. Тогда он признал свое поражение, в чем винили трусость. Но сейчас, когда я сложил вместе все детали, мне кажется, что у Коксворда имелся хитроумный план и что он решил сэкономить силы для задуманного им злодеяния, а именно похищения часов, каковое и было раскрыто несколько минут спустя.