Пастор - страница 40

Я действительно стонал прямой сейчас. Было ли какое-либо ещё такое зрелище, которое я пропустил? Голова, нетерпеливо двигающаяся между моих ног? Но затем я подумал о том понедельнике в церкви: о ней, склонённой над роялем, и о её киске, единственной в моём поле зрения. О ней, сидящей на мне и потирающей свой клитор о мой член.

Было много представлений, которые я пропустил.

Мои бёдра и ноги практически дрожали от необходимости начать вколачиваться в её рот, и я немного себе это позволил, запустив руки в её волосы и таким образом удерживая её; регулируя движения по своему члену, я начал толкаться вверх бёдрами, пока не достиг задней стенки её горла, содрогаясь, когда скользнул обратно, ведь её губы, зубы, язык и нёбо ласкали меня, доводя до дальнейшего воспламенения. Мой член никогда ещё не был таким твёрдым до этого, уверен в этом, и когда я отстранился от её губ, то от основания до кончика мог увидеть каждую вену на нём, мог почувствовать болезненно припухшую головку.

Вот тогда я и ощутил потребность в её киске. Если это в последний раз, если это действительно так, то я должен действовать. Я имею в виду, что уже и так совершил смертный грех, позволив ей отсосать мне. Разве станет ещё хуже от того, если я ещё раз потрусь об её киску?

Или если я скользну внутрь частично? Это всё ещё не реальный секс, не реальный-реальный, а затем я бы сразу вынул его обратно. Мне просто хотелось почувствовать это один раз. Только однажды.

Дерьмо, я как подросток. И ещё в тот момент я не волновался — с твердейшим членом в мире и с самой красивой женщиной, которую когда-либо видел, стоящей передо мной на коленях с приоткрытым ртом и жаждущей киской.

— Подними свою попку и сядь на стойку, — приказал я. Она поднялась, сняла свои шорты, последовала на кухню (где, к счастью, были закрыты все жалюзи) и запрыгнула на кухонную стойку.

Я медленно приблизился к ней, моя кровь кипела, потому что я знал, что был на самом краю, в точке невозврата, но мне хотелось, хотелось броситься в эту неизвестность, если ею являлась Поппи. Было трудно волноваться о чём-либо ещё.

Я учуял её, как только шагнул к стойке, смесь её возбуждения и чистого мыла с намёком на лаванду. Развёл её ноги в стороны настолько широко, насколько позволяла поверхность, подошёл к ней ещё ближе и притянул Поппи к самому краю так, что, когда я прижался к ней, мой член упирался в её складочки.

Она облизала свои красные губы, когда встретилась с моим взглядом. Облизала их, словно была хищницей, собиравшейся проглотить меня, но это действовало не так, не на всех, и внезапно я стал одержим мыслью размазать эту красную помаду, по-прежнему остававшуюся идеальной в три часа утра, будто она повторно нанесла её, прежде чем пришла сюда. Да, когда я с ней закончу, этот тщательно нанесённый оттенок будет повсюду, а Поппи будет чувствовать себя отмеченной, взятой.

Я наклонился и поцеловал её в первый раз.

Её губы были мягкими, как я и ожидал — даже намного мягче — но они также были и непреклонными, чего я не ждал, не сразу поддались мне. Если бы у меня не было жизни до обета, я бы, наверное, не понял её неуступчивость. Но у меня был опыт, поэтому я спросил.

— Ты надумала со мной посоревноваться, ягнёнок? — пробормотал в её губы. Она кивнула, затаив дыхание. — Ты хочешь, чтобы я взял это силой от тебя? — ещё один кивок. — Значит, тебе нравится грубость?

Рваный выдох. И затем наконец-то другой кивок. Мой маленький ягнёнок хочет грубо, и что вы думаете, мне хотелось дать ей это.

Мои губы стали безжалостной силой, актом первобытности — актом Бога — я обхватил её затылок так сильно, как только мог, прижав её лицо к своему. Я вдавливал свои бедра в её, потираясь об неё, и использовал свою свободную руку, чтобы заявить права на её грудь, сжав и захватив ту так сильно, что — я знал — она могла чувствовать кончик каждого моего пальца как яркую точку боли. Медленно, ох, как медленно, её рот открылся навстречу мне, и впервые наши языки заскользили вместе, сплетаясь шёлковой нитью и обещанием, я чуть не потерялся в этом прямо там и тогда.