Пастор - страница 74

Я открыл глаза, и этот славный дождь из фантазий прекратился, а вес всего, что должно было остаться позади, обрушился на меня. Я бы покинул этот город: Милли, молодёжную и мужскую группы, всех прихожан, которых так заботливо направлял к Богу. Я бы оставил позади блинный завтрак, одежду в кладовке и всю работу по борьбе с извращенцами в духовенстве. Я бы оставил позади дар превращения хлеба в плоть, вина в кровь, и дар прикосновения одной рукой к завесе, отделяющей этот мир от мира иного. Я бы оставил позади Отца Белла — человека, которым стал — я был бы обязан отбросить его прочь, будто бы он омертвевшая плоть и загубленное оперение, и взрастить новый облик с болезненной розовой кожей.

У меня была жизнь, копящая богатства на небесах, превосходящая себя как бегун на соревнованиях, и я размышлял об отказе от этого… Ради чего? Я пытался унять заученные наизусть стихи, сгрудившиеся в моей голове, стихи о сеянии в плоть и жатве тления (прим.: Послание к Галатам 6:7-8), стихи о плотских страстях, ведших войну с моей душой. Предайте смерти в себе всё то, что принадлежит земному.

Предайте смерти мою любовь к Поппи.

Моё горло сжалось, а во рту пересохло; тревога обострилась, будто кто-то приставил нож к моему горлу и требовал выбрать сейчас же, но как мне сейчас выбирать, если оба варианта обходятся такой ценой?

Потому что, оставшись на этом же месте, я потерял бы спящую рядом со мной женщину: ту, которая спорила о расовых и гендерных различиях в «Ходячих мертвецах», которая брала из воздуха неизвестные литературные цитаты, которая пила так, словно тонула, и которая делала меня таким твёрдым, каким я не бывал никогда в своей жизни.

Осознание этого нанесло мне резкий укол паники.

Повернувшись к ней, я погладил ладонью её бок: вниз по наклону её рёбер и вверх по изгибам её бедра. Она немного пошевелилась и, всё ещё крепко спав, приникла ближе, отчего моя грудь напряглась.

Я не мог потерять её.

И я не мог удерживать её.

Этот тип страха, этот конкретный вид паники не должны были делать меня твёрдым, но они делали. Настолько твёрдым, что мне было необходимо потянуться вниз и погладить себя. Я был охвачен необходимостью заклеймить мою девочку ещё раз и похоронить себя внутри неё, как будто ещё один оргазм окажет влияние на наше обречённое будущее.

Я скользнул рукой между нами, придвигая своё тело к ней и находя эти нежные губки между её ног, начал дразнить их, щёлкая пальцами по клитору и по розовым складочкам вокруг её входа. Она подвинулась и довольно вздохнула — сонный вздох — её бёдра раскрылись, дабы предоставить мне лучший доступ, хотя её глаза оставались закрытыми, а лицо расслабленным. Она по-прежнему спала.

Я наклонил голову, чтобы взять в рот сосок, нежно посасывая его, кружа своим языком вокруг затвердевшей вершинки, и теперь Поппи извивалась, но всё ещё пребывала в царстве Морфея, и к чёрту это, я не мог больше ждать. Я приподнял одну из её ножек и закинул на моё бедро, тем самым располагая себя над её входом. До сих пор удерживая её, я толкнулся вперёд, и сомнения, как занавес, опускающийся поверх залитого солнцем окна, или как дверь, подавляющая шум вечеринки, тотчас были заглушены. Они исчезли перед лицом нашей связи, перед ощущением её тугой щёлки, обхватившей меня. Боже, я мог бы остаться в таком положении навсегда, даже не двигаясь, лишь находясь внутри Поппи, и чувствовать её пробуждение и потягивание, словно она томящаяся кошка, пока стойко удерживал бы её бёдра вплотную к моим.

Наконец-то её глаза открылись: сонные, но довольные.

— Ммм, — пробормотала она, сильнее обхватывая мою талию своей ногой. — Мне нравится просыпаться вот так.

— И мне, — ответил я хрипло, убирая прядь волос с её щеки.

Она положила руку на моё плечо и толкнула меня назад, перекатывая нас так, что я оказался лежащим с ней на моих бёдрах; она начала объезжать меня медленно, лениво покачиваясь. Сон и секс растрепали ей волосы, превратившиеся в нечто запутанное, в беспорядочные локоны на её бледных плечах и мягкой груди, а уличный фонарь, который светил в окно, окрасил её изгибы в оттенки света и тени.