Пастор - страница 76

— Тайлер?

— Да? — я сел на кровать и принялся очищать её.

— Не знаю, как долго смогу выносить это.

Я замер.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты знаешь, что я имею в виду, — ответила она, и в её словах слышалась дрожь. — Я хочу быть с тобой. Я хочу заявить права на тебя. Я влюблена в тебя, Тайлер, и тот факт, что у нас нет никакого будущего, убивает меня.

Я закончил её вытирать, пока думал над ответом, и отшвырнул использованное полотенце на соседний стул.

— Я не знаю, как выглядит будущее, — сказал я наконец. — Только знаю, что люблю тебя… Но также люблю свою работу и свою жизнь. Поппи, то, что у меня есть здесь… Это больше, чем просто милосердие или молитвы. Это жизненный путь. Я решил посвятить всю свою жизнь моему Богу, каждую минуту дня, и не знаю, смогу ли существовать без этого.

Мы оба избегали того факта, что прошлые несколько минут едва ли были прожиты для Бога, они были для нас, нас одних.

— Думаешь, я не знаю этого? — произнесла она, приняв сидячее положение. Она не потрудилась прикрыться простынёй, и я заставил себя отвести взгляд от этих дерзких сисек, чтобы можно было сосредоточиться на её словах. — Это всё, о чём я думаю. Я не могу заставить тебя отказаться от этого — вижу, что ты это любишь. Чёрт, за это я и люблю тебя. Что ты страстный, дающий и религиозный, что ты посвятил свою жизнь Богу. Но я переживаю, — и теперь там появились настоящие слёзы, — что взамен ты откажешься от меня.

— Нет, — прошептал я. — Не поступай так с собой.

Но я не сказал ей того, что она хотела услышать. Не знал, откажусь от неё или нет, потому что это убивало меня, но и возможность разоблачения и потери всего, за что я боролся, убивало меня тоже.

Я мог видеть тот момент, когда Поппи осознала: я не собирался говорить ей, что мы будем вместе; прежде чем мне удалось произнести ещё что-то — не знаю что именно, но хоть что-нибудь — она легла обратно и повернулась на бок так, что мне была видна лишь её спина.

— Я хочу тебя настолько сильно, что могу испытать острое наслаждение, лишь думая об этом. Но я не буду причиной, из-за которой ты потеряешь свою жизнь, — ответила она, её голос в моей голове звучал словно колокол. — Я не стану основанием какого-либо сожаления. Не думаю, что смогу это вынести… Смотреть на тебя и гадать, есть ли в тебе частица, хоть немного ненавидящая меня за то, что я причина, по которой ты секуляризирован.

Она даже знала правильное слово… Она занималась исследованиями. Это порадовало меня и в то же время опечалило.

— Я никогда не смогу ненавидеть тебя.

— Правда? Даже если поставлю тебя перед выбором: я или твой Бог?

Блядь, это удар под дых.

— Это ещё не всё, Поппи. Не делай этого.

Она вздохнула, причём так, что обычно предвещало резкий ответ, но затем, казалось, замерла. Вместо этого Поппи произнесла:

— Ты должен пойти домой. Скоро рассвет.

Её напряжённый голос убивал меня. Я хотел успокоить её, обнять её, трахать её. Почему мы должны были говорить об этих ужасных вещах, когда могли бы продолжать и дальше притворятся?

— Поппи…

— Увидимся позже, Тайлер.

Её ответ был безусловным, как и любое стоп-слово. Меня отвергли.

Я шёл через туманный парк, руки в карманах, а плечи сгорблены из-за ночной прохлады сентября, пытался молиться, но только для того, чтобы собрать все обрывки мыслей воедино.

«Она хочет жить полной жизнью», — про себя сказал я Богу. Она хотела жизнь с браком и детишками; жизнь, в которой любовь могла бы присутствовать так же, как и работа, семья и друзья; жизнь, где ей нет нужды скрываться. И кто мог винить её?

«Что мне делать?»

Бог не ответил. Вероятно, потому, что я нарушил свою священную клятву служить Ему, осквернил Его церковь всевозможными способами и неоднократно совершал перечень грехов, о которых едва сожалел, ибо был слишком увлечён. Я сделал идола из Поппи Дэнфорс и теперь буду пожинать плоды того, что оказался изолирован от Бога.

«Покаяться. Я должен покаяться».

Но больше не видеть Поппи… Даже сама мысль об этом проделывала дыру прямо в моей груди.

Я поднялся по ступенькам и, подойдя к задней двери пасторского домика, побрёл через свою кухню в голубоватом свете раннего рассвета. У меня ещё оставалось несколько часов для сна, прежде чем мне нужно будет вставать к утренней мессе, и я надеялся, что утром что-нибудь изменится, что дальнейшие шаги будут понятными, но знал: этого не произойдёт, и мысль об этом была невероятно удручающей.