Пауки - страница 46
— Этого я не сказал, но мне все-таки обидно…
— Все вы таковы… То же и другие говорят, когда приходит время отдавать.
— Записал ли ты двадцать пять талеров, которые отец получил за корову и принес тебе в счет долга?
— Все записано, — так же спокойно ответил газда.
— Как же могло набраться столько, сколько ты сказал?
— А судебные издержки?.. — подняв голову от книги и улыбаясь, спросил газда.
— Какие?
— Те самые, с отцом Вране… Их же тебе присудили… А заплатил-то ведь я…
— И правильно… Ты же сам этого хотел…
— Правильно?! — удивился газда. — А кто судился и кто проиграл тяжбу?
Раде оторопел, смутился. Газда заметил его смущение.
— Видать, сам ты понял, что нам лучше разойтись подобру-поздорову… Подпишем новое условие на все, и не думай, милый, что я плохой человек… Что же, согласен?
Раде еще больше напугали его медовые речи. Он не нашелся что ответить и предпочел поскорее уйти.
— Почет и уважение, но сейчас никак не могу… подумаю, погляжу… — И опрометью кинулся из лавки.
Раде не стал никуда заходить и уже в полдень погнал свою лошадь порожнем домой.
В полях солнце било прямо в лицо, слепило глаза, но еще горше изнуряли Раде заботы, он даже тени не искал, шагая по дороге. По сторонам, переливаясь в солнечных лучах, тянулись вверх низкие, с пустыми колосками стебли; сначала их побил мороз, потом иссушила длительная засуха. Сердце Раде разрывалось, когда он поравнялся со своими нивами. «На глазах гибнут хлеба», — думал он, тоскуя по дождю, как и эта потрескавшаяся, алчущая влаги земля. Даже трава на лугу была в этом году какая-то чахлая. Как мучился он, промокая до нитки, когда отводил воду, сколько земли перетаскал, копая канаву! И все делал весело, ведь для себя же, для своей земли; он согласился бы отдать за нее жизнь, было бы только за что! «Но выходит, — подумал Раде, глядя на идущую порожнем впереди лошадь, — я работаю на другого. Кому по силам разделаться с таким огромным долгом?» В первый раз в жизни он укорил покойного отца за безрассудство. И перед, глазами со всей очевидностью встал замысел газды Йово…
Вон у соседа Войкана все забрал. Договорились, что тот будет выплачивать долг по частям, потому что сыновья его ушли на заработки. Два сына, два богатыря, принесли осенью хорошие деньги. Рассчитывали и проценты внести, и часть долга погасить, и оплатить то, что набралось по мелочам за товар, но куда там — не хватило и на одни проценты. Войкан вернулся в тот день пьянее, чем когда-либо: зачем, говорит, понапрасну мучиться, бездонную яму ввек не заполнишь, лучше пить, покуда наливают.
А сыновья снова ушли в люди: сказывают, будто отправились в Америку… Осенью газда все забрал: и дом и землю. Войкан пустился по миру разыскивать детей… Бог знает где он и жив ли?..
Дядю Петра ждет участь Войкана. Счастье еще, что его сыновья зарабатывают и приносят деньги, но что проку, если не удается им погасить ни одной пары долга! Так по крайней мере говорит Петр. Газда давно бы все отобрал, да сыновья Петра выплачивают ему в два раза больше, чем давала бы земля, вот газда и думает: покуда они сильные да молодые и могут зарабатывать, пускай земля у них остается… Но с одним уже приключилась на работе беда — динамитом выбило глаз.
«До чего парень стыдился, возвратясь домой, — вспоминает Раде. — Никому не хотел в глаза смотреть, все в сторону отворачивался…»
Раде уже некоторое время прикидывал, ломал голову, как отвести злой конец, который он предчувствовал? Он работал, копил по мере сил: стал до того бережлив, что даже в зимние месяцы ни разу свиньи не заколол и сидел на одной кукурузной каше — пуре. Но сейчас не стало и пуры, а вокруг столько божьей и собственной земли!
Если кто его встретит сейчас или нагонит в пути, стыдно в глаза взглянуть: наверняка догадается, что ходил Раде в город за хлебом, а возвращается с пустыми руками.
«Тяжко, — подумал он, — покуда в городе дают, а как перестанут давать, то и вовсе упаси бог!»
Женщины ждали, вот-вот придет Раде с хлебом, и, услыхав топот копыт, вышли во двор.
— Неужто нет зерна у газды? — скрипучим голосом спросила старуха.