Пеллико С. Мои темницы. Штильгебауер Э. Пурпур. Ситон-Мерримен Г. В бархатных когтях - страница 57

На следующий день я ждал его у окна, но он не явился. Я узнал от Шиллера, что Оробони сильно захворал.

Спустя восемь или десять дней, ему стало лучше, и он снова приветствовал меня. Мне нездоровилось, но я терпел. Так прошло несколько месяцев и для него, и для меня в этих сменах лучшего худшим.

Я терпел до одиннадцатого января 1823. Утром я встал с небольшою головною болью, но с расположением к обмороку. У меня дрожали ноги, и я с трудом дышал.

И Оробони уже два или три дня как нездоровилось, и он не вставал.

Принесли мне суп, едва я отведал его, как упал без чувств. Спустя несколько времени, коридорный часовой взглянул случайно в дверное окошечко и, видя меня распростертым на полу с опрокинутым горшком возле, счел меня мертвым, и позвал Шиллера.

Пришел и супер-интендант, немедленно послали за доктором и меня положили в постель. С трудом я очнулся.

Доктор сказал, что я в опасности, и приказал снять с меня оковы. Он прописал мне, не знаю какое, сердечное лекарство, но желудок не мог ничего удержать. Головная боль страшно усилилась.

Немедленно донесли губернатору, который отправил курьера в Вену, чтобы узнать, что со мной делать. Отвечали, чтобы меня не помещали в больницу, но чтобы ухаживали за мной в камере, с тем же самым старанием, как если бы я был в больнице. Кроме того, супер-интендант был уполномочен снабжать меня бульоном и супом со своей кухни, пока болезнь не перестанет быть серьезной.

Эта последняя предусмотрительность вначале была для меня бесполезна: никакая пища, никакое питье не принималось желудком. В течение всей недели мне становилось все хуже и хуже, и я день и ночь был в бреду.

Для ухода за мной были приставлены Краль и Кубицкий, оба с любовью ходили за мной.

Всякий раз, как я приходил несколько в сознание, Краль повторял мне:

— Уповайте на Бога, только Бог один благ.

— Помолитесь за меня, — говорил я ему, — не о том, чтобы я выздоровел, а о том, чтобы Он принял мои несчастия и мою смерть во искупление моих грехов.

Он надоумил меня принять Св. Тайн.

— Если я не просил об этом, — отвечал я, — припишите это моей слабости, но принять их будет для меня большим утешением.

Краль передал мои слова супер-интенданту, и ко мне был прислан тюремный капеллан.

Я исповедался, приобщился и соборовался. Я был доволен этим священником. Звали его Штурм. Его рассуждения со мной о справедливости Бога, о несправедливости людей, о долге всепрощения, о сущности всего мирского не были пошлы, они носили отпечаток возвышенного и образованного ума и горячего чувства истинной любви к Богу и к ближнему.

Усилие, сделанное мною для того, чтобы принять Св. Дары с должным вниманием, казалось, истощило мои последние силы, но на самом деле оно помогло мне: я на несколько часов впал в летаргию, которая успокоила меня.

Я проснулся несколько облегченный и, видя возле себя Шиллера и Краля, я поблагодарил их за попечение.

Шиллер сказал мне:

— У меня глаз уж навострился распознавать больных: я бы побился об заклад, что вы не умрете.

— Разве вам не кажется, что вы делаете мне дурное предсказание? — сказал я.

— Нет, — отвечал он, — велики в жизни бедствия, это правда, но кто их переносит с благородством духа и со смирением, тому это всегда приносит в жизни пользу.

Потом он прибавил:

— Если вы будете живы, я надеюсь, что для вас скоро наступит большое утешение. Вы просили позволения повидаться с синьором Марончелли?

— Уже я столько раз просил об этом, и все напрасно, не смею больше и надеяться на это.

— Надейтесь, надейтесь, синьор! И еще раз попросите об этом.

Я в самом деле повторил свою просьбу в тот же день. Равным образом и супер-интендант сказал мне, что я должен надеяться, и прибавил, что Марончелли будет можно не только повидаться со мной, но что мне его дадут в сиделки, а скоро затем и в неразлучные товарищи.

Так как, сколько ни было нас, государственных арестантов, у всех нас здоровье более или менее было расстроено, то губернатор просил в Вене, чтобы нас всех можно было поместить по двое, так чтобы один помогал другому.

Я просил также милости позволить мне написать своим родным последнее прости.