Перед половодьем (сборник) - страница 8
Яблоко! Моченое яблоко! Надо попробовать: пропажу так хорошо запрятанного плода нескоро заметят.
Раз! — Ого, мягкое…
Два! — И сладкое к тому же…
Три! — Но какая досада: от яблока осталась лишь жесткая сердцевина… Ну что же, придется ее обсосать, а остатки положить в карман для сохранения тайны.
Опять во рту пусто, а душе чего-то недостает.
Будь, что будет…
И снова:
Раз! — Такое же мягкое…
Два! — Слаще первого…
Три…
Рука с розовыми ноготками вновь погружается в кадку, осторожно нащупывая в прохладной и клейковатой влаге третье яблоко.
Ну-ка, ну-ка, вылезай на Божий свет. Да какое же миленькое!
Чавк! чавк! — зубы неутомимы: лень создана не для них.
И вдруг — угрызения совести: брать потихоньку нехорошо, тяжкий грех.
Но дело сделано, остается махнуть рукой.
В душе горькое отчаяние: всего, всего он перепробует — и яблок, и брусники, и малинового варенья!..
Преступный замысел приводится в исполнение: банка с малиновым вареньем развязана, а указательный палец ныряет в тягучую массу, вылавливая самые крупные, самые сладкие ягодки.
За малиновым развязывается красносмородиновое, за красносмородиновым баночка с поленикой, а за поленикой морошка и яблочный сироп.
Сладко, ох, как сладко, — но для души жгучий яд! Разрывается сердце от горести.
Однако, колесо, пущенное с горы, катится: маленький человек уже сидит на мешке с картофелем, печально прижимая к груди узкогорлую бутыль с клюквенным квасом и раздумывая, как откупорить неизведанный напиток.
Тужится, кряхтит, вытаскивая глубоко всаженную пробку, но ничего не выходит. Вдруг, треск, гулкое хлопанье, в потолок — жестокий удар, а в лицо — вспененные брызги; откупорившаяся бутыль выпадает из рук трепещущего мальчика и катится по белым половицам некрашеного пола.
Все погибло: — у этих бутылок гневные сердца; как бы не вздумали они заговорить все разом и уничтожить пробками грешника, берущего потихоньку запретное!
…Разверзается желтая пасть — дверь, обитая желтой клеенкой, — показывается лицо Черного Мужчины:
— Ты что тут делаешь, разбойник?.. А… бутылка…
И радуется своей силе:
— Василида!
Еще громче:
— Ва-си-лидушка!.. Принеси-ка веник.
Холоден, замкнут и торжествующ.
…Берет маленького человека за ухо, тащит через комнаты в жарко натопленную кухню. Мальчик плачет и упирается.
В кухне красная, коротконогая тетушка скоблит чешую с большой рыбы, лежащей на белом столе. Дрова под плитой весело потрескивают, а кот-Васька мяучит и, став на дыбы, точит коготки о ножку стула.
Но мальчик видит лишь белесый пузырь, валяющийся посредине кухни. Гадкий, скверный… Не наступить бы!
И, плача, силится высвободить ухо:
— Ой-о-ой!.. злюка…
В глазах отца перебегают еле заметные искорки.
— Василидушка! Веник дай. Ну-ка!
Красная тетушка подает отцу ссохшийся веник, листья которого шуршат и осыпаются. Корявое лицо бабы передернуто гримасой ужаса: с какою бы радостью она заменила своим деревенским телом слабенькое тельце ребенка!
— Я тебя, баловник! Спусти штаны, живо!..
Отец отпускает розовое ухо сына и выдергивает из веника длинные, хлесткие лозины.
Василидушка всхлипывает, утирая слезы концами синего головного платка, который делает ее похожей на ветхую покосившуюся избу с соломенной кровлей, потемневшей от осеннего дождика.
— Спусти штаны, тебе говорят. Н-ну!
Маленький человек повинуется и рыдает по смутному предчувствию, у бабушки его не секли. Что хочет делать с ним Синяя Борода? Какие пытки готовятся?.. И зачем понадобилось обнажать дрожащее тельце?
Отец сжимает шею мальчика коленами: сукно брюк шершаво, кожица нежна, а белокурая, рыдающая головка бледнее снега.
Три прута — голый, с сухим листком на верхушке, а один с маленьким сучочком на боку, — взвились и пребольно ужалили.
— Папочка!.. миленький, не буду больше, не буду… О-о-ой!
Но три прута — опять и опять: неслыханная мука и унижение.
…И уже нет слов — одни вопли, режущие сердце красной Василидушки.
Белое тельце вздрагивает, а ноги колотят стоптанными носками башмаков по полу, — так легче.
Крики усиливаются.
Краснолицая Василидушка ожесточенно бросает на стол нож, которым чистила рыбу, и брякается на пол: