Перед последним словом - страница 22

— Если оно обоснованно, — сказал я.

— Конечно, — немедленно согласился Шебалдин. — Для обращения в суд мне и нужна ваша помощь.

— Газета у вас с собой?

— Но, может быть, вы сначала прочтете мой ответ? Вероятно, так вам будет удобнее, — предложил Шебалдин.

— Все же начнем с газеты.

Я прочел „Письмо”. Нет, не может быть, что в нем была правда. Допустить такое даже на мгновение значило тяжко оскорбить Алексея Григорьевича. Но он ни разу не сказал, что в газете извращены факты. Он спорил только с выводами, с оценками. И я попытался найти нейтральную формулу:

— Мне нужно знать, какие факты в „Письме” не соответствуют действительности.

— Иначе говоря, перевраны? Нет. Факты изложены верно. Но разве в этом суть? Важно объяснение. Если позволите, я хотел бы рассказать, как .все произошло.

— Пожалуйста.

И Шебалдин приступил к объяснению фактов.

Он начал с того, как познакомился с Ксенией. Произошло это месяцев шесть-семь назад. Влюбился он мгновенно, хотя ему это не свойственно. Молода, но не девочка, 23 года, хороша собой, умна, насмешлива, с язычком острым и „бесенятами” в глазах. Но была одна в Ксении особенность, которая и злила его, и умиляла: ей бы видеть людей насквозь, а она не видит. Все потому, что безудержная выдумщица. Очевидно, профессия сказалась, Ксения — переводчица. Необыкновенно быстро и убедительно она умеет выдумывать о людях хорошее. Конечно, о тех, кто ей хоть чем-нибудь понравился. Она и его, Шебалдина, выдумала, да еще как! А вот разубедить ее у него духу не хватило, он ведь к тому времени полюбил ее.

„Полюбил” — и это после того, что я узнал из „Письма”! „Полюбил” звучало кощунственно, Шебалдин догадался о моих мыслях. Не меняясь ни в лице, ни в тоне, он продолжал свой рассказ.

Он бы хотел, чтобы я правильно его понял. Он не только не выносит громких слов, но и тех, кто ко всему их приплетает. Будь его воля, он бы сажал в тюрьму любителей громких слов, как фальсификаторов. Да, он полюбил. Только не нужно придавать любви роковое значение. Когда Ксения согласилась стать его женой, Шебалдин был счастлив. Разве это не доказательство любви?

Они отправились в свое первое путешествие. Недалеко от Старой Руссы их „Москвич” столкнулся с рефрижератором. От „Москвича” мало что осталось, да и черт с ним. Он, Шебалдин, отделался пустяками. А у Ксении — тяжкое повреждение позвоночника, вызвавшее паралич обеих ног. И это необратимо.

Произошло несчастье, и он ничего не чувствовал, кроме мучительного, совершенно непереносимого страха за Ксению. А когда врачи сказали „будет жить”, он заплакал. От счастья. Сможет ли Ксения ходить — какое это имело значение по сравнению с самым главным, самым нужным для него: будет жить! Будет жить! И жизнь у него с Ксенией пойдет по-прежнему. Шебалдин просит верить, что говорит он совершенно искренне. За все это время ни разу, ни на секунду он не почувствовал радости, что остался невредимым.

— И вас это удивляет? — не сдержался я.

— Нет, конечно нет, — спохватился Шебалдин, — он только хотел сказать, что непрестанно думал только о Ксении, она оставалась самым близким ему человеком. Катастрофа ничего не изменила в его отношении к жене. Ему не в чем себя упрекнуть. Когда он привез ее домой, она уже знала, что паралич неизлечим. Но это не сломило Ксению. Нет, в самом деле, твердость духа и сила воли у Ксении необычайны. При этом она не унижалась до напускного веселья, как и до бесполезных жалоб.

— Замечали ли вы, какое у нее лицо, когда она думает, что вы ее не видите? — спросил я Шебалдина.

Он ответил с готовностью, причину которой я не сразу понял:

— Не один раз. Лицо человека, который ждет, что его сейчас ударят. Да, такое у нее было лицо. Ни Ксения, ни я не заговаривали о будущем. Заговорить — только растравить боль. Оба мы делали вид, что ничего в наших отношениях измениться не может. Но молчание было обманом. И я, и Ксения обманывали и себя, и друг друга.

— Допускаю, что она могла обманываться. Но в чем же она вас обманывала?

Шебалдин стал уверять, что он был неверно понят. Он Ксению ни в чем не упрекает. Но если Ксения ждала удара, то это означало только одно: она не уверена, выдержит ли он. Готов ли он остаться с искалеченной? Он просто не имел права не потребовать от себя ответа: выдержит ли он? Ответа честного, прямого, без игры в рыцаря. Не умеет он обольщаться на свой счет. И он ответил себе: нет, не выдержит.