Переписка А. С. Пушкина с А. Х. Бенкендорфом - страница 15
23 ноября Пушкин вместе с Бенкендорфом в нарушение всех установленных при дворе сроков предоставления аудиенций принят Николаем I в его кабинете в Аничковом дворце в четвертом часу дня. Запись о том в камер-фурьерском журнале: «По возвращении с прогулки Его Величество принимал графа Бенкендорфа и камер-юнкера Пушкина»[121].
Царь взял с Пушкина обещание ни под каким предлогом не стреляться с Дантесом[122], а в случае возобновления ухаживаний Дантеса за Н. Н. Пушкиной, обратиться к нему.
Как известно, в критический момент — в конце января 1837 г. — Пушкин не выполнил ни одно из этих обещаний, данных царю.
Итак, в отношении Пушкина и Бенкендорфа, переписку которых мы рассмотрели, вполне применима пушкинская формула из главы второй «Евгения Онегина»:
При этом они состояли в тесном общении в течение десяти лет.
Пушкин то и дело обращался к Бенкендорфу за разного рода разрешениями, с оправданиями в случаях неудовольствия власти, с благодарностями за ту или иную помощь, ища защиты от цензурных притеснителей, а также с просьбами житейскими, имущественными.
А что Бенкендорф? Распекал Пушкина, делал выговоры, давал разумные советы, оказывал помощь в щекотливых ситуациях, всегда был доступен и корректен. При этом высочайшего ранга чиновник, считая себя вправе наставлять своего отмеченного гениальностью подопечного, постоянно чувствовал его чуждость власти и бюрократическим установлениям.
Бенкендорф был преданный и верный слуга царю и пользе отечества, понимаемой им, конечно, совершенно иначе, чем Пушкиным.
Тем не менее упрощенно-примитивный взгляд на Бенкендорфа, сложившийся в советском пушкиноведении, требует корректировки: в рассмотренной переписке с Пушкиным он предстает личностью гораздо более сложной и неоднозначной.
ПИСЬМА
1826
Милостивый государь Александр Сергеевич!
Я ожидал прихода вашего, чтоб объявить Высочайшую волю по просьбе вашей[124], но отправляясь теперь в С. Петербург и не надеясь видеть здесь, честь имею уведомить, что Государь Император не только не запрещает приезда вам в столицу, но предоставляет совершенно на вашу волю с тем только, чтобы предварительно испрашивали разрешения чрез письмо.
Его Величество совершенно остается уверенным, что вы употребите отличные способности ваши на передание потомству славы нашего Отечества, передав вместе бессмертию имя ваше[125]. В сей уверенности Его Императорскому Величеству благоугодно, чтобы вы занялись предметом о воспитании юношества. Вы можете употребить весь досуг, вам предоставляется совершенная и полная свобода, когда и как представить ваши мысли и соображения; и предмет сей должен представить вам тем обширнейший круг, что на опыте видели совершенно все пагубные последствия ложной системы воспитания[126].
Сочинений ваших никто рассматривать не будет; на них нет никакой цензуры: Государь Император сам будет и первым ценителем произведений ваших и цензором.
Объявляя вам сию Монаршую волю, честь имею присовокупить, что как сочинения ваши, так и письма можете для представления Его Величеству доставлять ко мне; но впрочем от вас зависит и прямо адресовать на Высочайшее имя.
Примите при сем уверение в истинном почтении и преданности, с которыми честь имею быть
ваш покорный слуга
А. Бенкендорф
№ 205.
30-го сентября 1826. Москва.
Его благородию А. С. Пушкину.
Милостивый государь, Александр Сергеевич!
При отъезде моем из Москвы, не имея времени лично с вами переговорить, обратился я к вам письменно[127] с объявлением Высочайшего соизволения, дабы вы, в случае каких-либо новых литературных произведений ваших, до напечатания или распространения оных в рукописях, представляли бы предварительно о рассмотрении оных, или через посредство мое, или даже и прямо, Его Императорскому Величеству.
Не имея от вас извещения о получении сего моего отзыва, я должен однако же заключить, что оный к вам дошел; ибо вы сообщали о содержании оного некоторым особам