Переулки страха - страница 34

– Теперь, сэр, зная все это, решайте сами, сошел ли я с ума. Призрак вернулся с неделю назад. Он постоянно является мне – на короткое время.

– У семафора?

– У того фонаря, который зажигают, когда надо подать сигнал тревоги.

– И что он делает сейчас?

Он молча повторил отчаянную пантомиму, означающую «Ради всего святого, освободите дорогу!», затем продолжил:

– Я не могу ни уснуть, ни дух перевести. Он зовет меня, кричит как сумасшедший: «Там, внизу! Берегись! Берегись!», стоит и машет. Он звонит сюда…

Я вдруг догадался:

– А вчера, когда вы выходили из сторожки, – он тоже звонил?

– Два раза.

– Но послушайте, – сказал я. – Ваше воображение играет с вами плохую шутку. Я же видел звонок. И я не глухой. И головой могу поклясться: звонок не звонил. То есть звонил только тогда, когда все проходило обычным путем и вам звонили со станции.

Он покачал головой.

– Сэр, я еще ни разу не ошибся в этом вопросе. Спутать звонок от призрака и звонок со станции невозможно. Когда звонит призрак, в аппарате возникает некая вибрация, почти из ниоткуда, – и сам звонок при этом не двигается. Ничего удивительного, что вы не слышали. Но я-то его слышу.

– И призрак стоял там, когда вы выходили?

– Да, он был там.

– Оба раза?

– Оба раза, – подтвердил он.

– Ну, так давайте прямо сейчас выйдем и посмотрим на него вместе.

Он закусил губу (видно было, как не хочется ему соглашаться), но все же встал. Я покинул сторожку, а сигнальщик застыл в дверях. Вот сигнальный семафор. Вот зловещая пасть туннеля. Вот возвышаются отвесные влажные стены по обе стороны полотна. Вот звезды сияют над нами.

– Он там? – спросил я, не сводя глаз со своего собеседника.

Он напряженно всматривался в темноту; наверное, я и сам выглядел так же, пытаясь разглядеть призрака в ночи.

– Нет, – наконец отозвался сигнальщик. – Его нет.

– Мне тоже так кажется, – согласился я.

Мы вернулись в сторожку, закрыли дверь и снова сели у огня. Я изо всех сил пытался найти какие-нибудь неопровержимые доказательства, что призрака нет, – мне хотелось как-то поддержать и успокоить беднягу.

– Ну теперь вы понимаете, сэр, что самый главный вопрос, который меня беспокоит: что ему от меня нужно?

Я отнюдь не был уверен, что понимаю.

– О чем он меня пытается предупредить? – задумчиво проговорил сигнальщик, глядя в пламя и лишь изредка бросая взгляд в мою сторону. – В чем опасность? Где она кроется? Где-то на линии произойдет катастрофа. Грядет какой-то кошмар, сэр. После того, что случилось, в этом нет сомнений. Призрак прицепился именно ко мне. А мне-то что с этим делать?

Он вытащил платок и утер пот со лба.

– Если я пошлю сигнал тревоги в любом из направлений или в обоих сразу, я ничем не смогу подтвердить свои слова! – Он вытер влажные ладони. – У меня будет много проблем, а толку никакого. Они решат, что я свихнулся. Ну сами представьте, сообщение: «Опасность! Берегитесь!» Ответ: «Что случилось? Где опасность?» Сообщение: «Я не знаю. Но ради бога, будьте настороже». Меня уволят, конечно, а что им еще останется?

Очень грустно было видеть его душевные терзания: он мучился, потому что не знал, как исполнить возложенную на него миссию. Мысль о том, что должно произойти что-то ужасное, не давала ему покоя.

– Когда он впервые появился у семафора, – продолжил сигнальщик, нервно убирая волосы со лба и потирая виски: он был близок к панике, – отчего же он не сказал мне, где будет авария, если уж ей суждено было произойти? Отчего он не дал понять, как ее предотвратить, если ее можно было предотвратить? А во второй раз, когда он стоял, закрыв лицо руками, – отчего было не сказать: она умрет, пусть останется дома! И если оба раза он приходил лишь для того, чтобы я уверовал в серьезность его предупреждений, то почему сейчас он не может сказать мне, в чем дело? Помоги мне, Боже, я же простой сигнальщик на обычной станции. Почему он не явится кому-нибудь, у кого есть реальная власть что-то изменить, кому поверят, в конце концов?

Я смотрел на него, полностью подавленного отчаянием, и думал, что единственное, что мне надлежит, – это ради общественной безопасности и человеколюбия привести беднягу в чувство. И оттого, отложив в сторону все размышления о реальности или нереальности происходящего, я с жаром принялся убеждать собеседника, что усердное и честное выполнение своих обязанностей есть достаточно благое дело, и коль скоро он скрупулезно следует имеющимся у него инструкциям, он вправе считать себя хорошим сигнальщиком и образцовым работником железной дороги. Эта мысль оказала более благотворное действие на моего собеседника, чем попытка разубедить его в реальности явлений призрака. Он успокоился. Ближе к ночи он все чаще вынужден был прерывать наши беседы и приступать к своим обязанностям, и примерно в два часа мне пришлось его покинуть. Я предложил ему остаться с ним до утра, но сигнальщик и слушать о том не хотел.