Переулки страха - страница 61

Видимо, я ничем не выдал себя. Старуха посматривала на меня, как кошка на мышку, запустив правую руку в лохмотья, очевидно, готовясь всадить в меня спрятанный нож. Улови она на моем лице хоть малейшую досаду, наверняка ринулась бы на меня, как тигрица.

Я бросил взгляд в ночную тьму – и увидел новую угрозу. Перед хижиной в некотором отдалении маячили какие-то фигуры – люди стояли неподвижно, но я-то знал, что они бросятся по первой команде. Этот путь к бегству тоже был отрезан.

Я снова украдкой осмотрелся. В моменты наивысшего возбуждения или смертельной опасности (что, согласитесь, тоже возбуждает) мозг наш начинает работать особенно четко и активно, выдавая молниеносные решения, и острота способностей, зависящих от разума, возрастает в разы. Так случилось и со мной. Картина происходящего полностью сложилась в моей голове. Я понял, что топор вытащили через небольшую щель между досками. Изрядно же они должны были сгнить, чтобы можно было проделать такой фокус совершенно бесшумно!

Значит, лачуга эта была самой обычной смертельной западней – и ее охраняли. На крыше притаился удавочник, готовый набросить на меня веревку и задушить, если старая ведьма промажет. Спереди меня тоже караулили – уж не знаю, сколько их там собралось. А в арьергарде ожидало сколько-то самых отпетых – я видел их, когда оглянулся в прошлый раз: они лежали ничком и ждали сигнала к нападению. Ну, теперь – самое время.

Как можно более безмятежно я уселся поудобнее на табуретке, чтобы поднять правую ногу. Затем, внезапно выпрыгнув и прикрыв голову руками, я осенил себя именем моей дамы на манер рыцарей минувших дней и рванулся к задней стенке хижины.

Пьер и старуха держались настороже, но внезапность моего маневра застала их врасплох. Проломив гнилую стенку, я видел, как старуха вскочила и яростно выдохнула от изумления. Я почувствовал под ногами что-то живое и понял, что наступил на хребет одному из тех, кто лежал в засаде. Я был весь исцарапан гвоздями и сломанными досками, но в общем серьезно не пострадал. Задыхаясь, я мчался вверх по холму, а за мной с глухим треском обрушилась лачуга, придавив банду помоечников.

Это был кошмарный подъем. Холм этот был невысок, но очень крут – я оскальзывался, и из-под ног у меня взвивались тучи пыли и золы. Я задыхался от вонючей тошнотворной пыли, но на кону стояла моя жизнь, и я забирался все выше и выше. Секунды казались мне часами, но я получил пусть и крохотное, но преимущество своим внезапным прыжком, а кроме того, был молод, здоров и силен, и несколько негодяев, что погнались за мною, остались далеко позади – они бежали, сохраняя полную тишину, и это молчание было страшнее любых воплей. Когда изрядное время спустя я поднимался на Везувий, то в момент сражения с этим унылым провалом среди серных испарений воспоминания об ужасной ночи в Монруже нахлынули на меня с такой силой, что я чуть не потерял сознание.

Холм был самой высокой точкой в этом пыльном царстве помойки, я взобрался на него задыхаясь, сердце бешено колотилось в груди, и слева от себя разглядел красноватый отблеск неба, а чуть ближе мелькали огни. Слава богу, я понял, где нахожусь и как мне выбраться на дорогу в Париж.

На какую-то пару секунд я задержался, чтобы взглянуть назад. Мои преследователи все еще были далеко, но погоня не прекращалась и они преодолевали пространство в решительной и смертельной тишине. Возле рухнувшей лачуги копошились какие-то фигуры. Я разглядел это, поскольку все было озарено пламенем – очевидно, от фонаря загорелись тряпки и солома. И по-прежнему тишина. Ни звука. Ну, пусть умрут как герои.

Больше времени на сочувствие я уделить им не мог, потому что, осмотревшись, заметил несколько темных фигур, готовящихся отрезать мне путь. Теперь это была настоящая гонка не на жизнь, а на смерть. Они пытались перехватить меня и не пустить на дорогу к Парижу, я шарахнулся вправо – и успел в последний миг. Хоть мне и казалось, что сбежал я с этого помоечного кургана в три прыжка, старые сволочи, что не спускали с меня глаз, метнулись назад – и я чудом прорвался между ними к двум холмам спереди, едва увернувшись от того самого мясницкого топора. Второго такого топора точно не существовало в природе.