Перо жар-птицы - страница 37

— Довольно болтать, — обрываю я. — Вот съезжу по одному месту, куда боязнь денется!

Само собой, я говорю это для острастки, но она принимает все всерьез. Выхватывает у меня корнцанг с крысой и с маху опускает его на стол.

Снова опухоль меньше нормы. Едва-едва.

— Евгений Васильевич, вы забываете, что я все-таки женщина.

— Ты-то?

— Разумеется, я — кто же еще? И вообще с вашей стороны…

Пожалуй, она права. За год-другой этот недоросток войдет в свою пору и обернется обжигающей карменситой. Уже сейчас все задатки налицо.

Я делаю новую запись. Она сидит на диване, поджав губы.

— Вот Вадим Филиппович совсем другой. И вежливый, и уважительный.

— Помолчи, ты мне мешаешь.

— Могу и помолчать.

— Сделай одолжение.

…Мы исследовали всех голодающих, потом всю биогенную группу и всех контрольных. Пока что все идет как по маслу. Так бы дальше! Что-то будет в следующий раз? Я прикидываю — двадцать пятого, двадцать девятого… Потом выпадает на шестое, после выходных. Если и в августе получится…

В лабораторию заглянула Лошак.

— Рассмотрели, Варвара Сидоровна? — спрашиваю я.

Окинув мою панораму и не сказав ни слова, она делает утвердительный жест.

— И каков приговор?

— Не приговор, — поправляет она, — а решение. Дадим, как просите, — сто рублей, на три месяца. Завтра можно получить.

И с тем скрывается за дверью.

Четко, сжато, выпукло. Я не успел сказать «спасибо». Чего же лучше! Всю неделю меня осыпают удачи. Одна за другой, наперегонки — в понедельник я взял ее из больницы, позавчера вышла статья, значит, в начале августа придут деньги. Как раз к приезду Лаврентия. Можно было бы и не просить в кассе, до двенадцатого они будут наверняка. Но лучше иметь загодя. Двенадцатого у нее день рождения, и я присмотрел ей в ювелирном магазине золотые часы с позолоченным браслетом. По цене вполне сносной. Остаток пустим на все прочее. И наконец — вот это, сегодняшнее. Я с нежностью оглядываю клетки. Если так пойдет дальше…

Тем временем Клава умостилась на табурете. С коленями, уткнувшимися в подбородок, она напоминает нечто среднее между фавном на пеньке и роденовским мыслителем.

— Евгений Васильевич, а зачем вам деньги?

— Это не твое дело.

— А куда вы денете их потом? — кивает она в сторону крыс.

— Подарю тебе парочку, на развод.

— Благодарю вас.

— Кстати, ты свободна.

— Уже! — Она сразу же оживляется. — Можно уйти?

И тут же в избытке рвения:

— Но ведь вам надо помочь.

— Управлюсь без тебя.

Не тая радости, она переходит на шепот:

— Евгений Васильевич, а если я совсем?..

— То есть как совсем — домой, что ли?

— Ну, да, — и тычет в свой циферблат, — всего два часа, двадцать пять минут осталось.

— Какая точность! А вдруг хватятся?

— Родненький, придумайте им что-нибудь.

— Ладно, — говорю я. — Так и быть, что-нибудь придумаю. Только в вестибюле гляди в оба. Чтоб не заметили.

— Не продадите?

— Послушай, не будь свиньей.

Она сбросила халат, послала мне воздушный поцелуй и выпорхнула за дверь.

— Придешь в четверг, — кричу я вдогонку. — И не вздумай снова заболеть!

— Буду, — доносится из коридора. — Вообще вы мне нравитесь.

Еще раз раскрываю журнал, смотрю на свои первые записи, сравниваю их с сегодняшними. Все совпадает — в биогенной группе, в группе усиленного питания опухоли растут с каждым днем, у голодающих едва пробиваются.

В дверь постучали. Вошла Кривдина.

— Что с вами, Ольга Сергеевна?

— Опять Митя заболел, — с трудом выговорила она и залилась слезами.

Я усадил ее рядом, стал расспрашивать.

— Сегодня рвал всю ночь и все пеной, с кровью…

— Успокойтесь, Ольга Сергеевна.

— Ох, Евгений Васильевич! Я и грелку, и порошок… Все, что дома было. А сейчас лежит, подняться нет сил.

Вот тебе и неделя удач!

Поезд вырвался из-под горы и стал на мосту. Кто-то вышел, кто-то вошел. Двери сдвинулись и, набирая скорость, мы поехали дальше.

Я смотрю в окно. По реке туда-сюда носятся моторки. На другом берегу — люди. Под грибками, зонтами, на подстилках. Другие стоят по пояс в воде, третьи выбрались на самую середину. Поднимая волну, пробежала ракета, а за ней, в шлюпке, то взлетая, то падая в самый низ, — парень и две в пестрых купальниках. Видимо, все навеселе. Вот-вот их снесет волной.