Перпендикулярный мир - страница 13

— Приехали, — сказал Птица. — Ты, если хочешь, вылазь… Мне на склад, а потом — обратно. К вечеру нужно домой успеть, потом на танцы.

— А как же «простирнуть»? — спросил я.

— Успеется, — бросил он, — ты же не заразный.

— Тогда прощай, Птица… Может, еще встретимся, — протянул я ему руку.

— Ты, слышал, идешь в Москву? — спросил он.

— Да, — согласился я.

— Безумству храбрых… — сказал он. — Я никогда не был в Москве.

— Если всего бояться, в жизни никогда не случится ничего хорошего, — почему-то сказал я. Так, пришло вдруг в голову, и сказал.

— С чего ты взял, что я чего-то боюсь.

— Ни с чего… Это я, скорее, про себя… Вдруг, догадался… Ну, бывай.

Вода была теплая, почти такая же, как в той речке, похожей на море. Жаль, со мной не было мыла, шампуня, и пены для ванны. Я бы устроил отличный помыв.

Возможно, благодаря теории акваланга, которой нас пичкали на базе, я стал лучше плавать… Хотя, может быть, не по этому.

Но, неожиданно оказалось, я совершенно перестал опасаться воды.

Я и раньше-то был не из робкого десятка, — но всегда понимал границы дозволенного. Сколько могу проплыть, и далеко ли. Все-таки — чужеродная среда. Я же — не Ихтиандр какой-нибудь.

Здесь же, словно прорвало. Я барахтался в чужеродной среде, — будто ее ребенок.

Нырял к илистому дну, выныривал, переворачивался, гнал на скорость, снова нырял, — опять рассекал воду мощными гребками. Крутился на одном месте, ухал, загребал, сверкал в солнечном свете брызгами, — вообще, какое-то время был беззаботнейшим из водных существ.

Пока не услышал ругани, — на берегу…

Я был от него метрах в ста… У моих вещей, где в старом рюкзачке, подаренным Олегом Петровичем, меня поджидала вареная картошка, кусок сала и полкаравая хлеба, стояли два мужика и тетка. Они ругались, — каким-то особенно цветистым, — когда на одно нормальное слово приходится два ненормативных, — матом. Или — три.

Особенно, на фоне водного простора, выделялся теткин мат, он был звонче мужского, и можно было разобрать отдельные слова и словосочетания… Я такой забористой ругани не слышал никогда в жизни. В ней вообще не было ни одного нормативного слова, — ни единого. Но все получалось настолько складно, что я, пораженный, почти заслушался… Наверное, то был талант. Потому что без наличия таланта выдавать такое, было невозможно.

Если бы дело происходило в стороне от моих джинс, кроссовок и коричневой ковбойки, я бы, может, и не обратил бы на компанию внимания. Зачем мне чужая личная жизнь. Да еще такая грубая… Но завелись они над моим единственным имуществом, — и я сразу почувствовал неладное.

Развернулся, и, что есть сил, припустился к берегу. Самым настоящим кролем. Может быть.

Когда мчишься вперед, по водной глади, поднимая голову, делая вдох, опуская ее в воду, и делая там выдох, — картинка на берегу напоминает замедленно пущенное кино, с пропущенными в середине кадрами.

Вот один из мужиков тянет к себе мой рюкзачок… Вот женщина, — тянет мой рюкзачок из его рук… Вот другой толкает ее в спину… Вот она падает… Вот мужик поднимает мои джинсы и рассматривает их на свет. Я так понимаю, для определения, — не до конца ли они протерты на заднице.

А вот оба мужика, наконец-то, замечают меня, вздымающего скоростные волны. Оба поворачиваются к воде, по которой я приближаюсь к ним. У одного из них в руках рюкзак, у другого — джинсы. Женщина лежит за ними на траве.

Лица у мужиков, которым где-то под сорок, красные и небритые. Серьезные такие лица. Нешуточные.

Но вот уже — берег.

Золотистый песок только на берегу. У меня под ногами глинистое дно. Я иду, проваливаясь в эту глину. И смотрю в их прищуренные от солнца глаза… Мне — не страшно.

— Твое? — спрашивает тот мужик, который застыл с рюкзаком. — Мы думали, какой утопленник оставил.

Второй с неохотой роняет джинсы на землю. И встает на них сапогом с коротким голенищем, из которого выглядывает деревянная рукоятка ножа.

— Испачкаешь, — говорю я ему, и смотрю на него.

Он нехотя убирает ногу.

Тут же падает на землю и мой рюкзак.

— Аккуратней нужно быть, — улыбаясь, так что прищуренные его глаза становятся еще прищуренней, говорит первый мужик, — мало ли какие людишки по берегу бродят. Могут стибрить шмотки-то твои… Скажи спасибо, постерегли. А то мало ли что…