Персонаж - страница 11

- Как будто я писал… - бормочет он потерянно. – Но я не писал!

- Хм, кто-то из твоих знакомых? Наших общих знакомых?

Он трет лоб двумя ладонями, и натужно выдыхает.

- Тут много того, чего никто не знает, - бормочет он потерянно. – Мои мысли, понимаешь?

- Нет, - сразу честно отвечаю я.

- И я – нет.

Но я начинаю подозревать, что на каток мы сегодня не пойдем.

Занятное явление. Когда ты хочешь психовать, а тебя успокаивают, ты только вдохновеннее распсиховываешься. Когда ты хочешь психовать, а кто-то начинает психовать следом, ты успокаиваешься, чтобы успокаивать его. В общем, я чмокаю Егора в макушку, и говорю:

- Объяснение наверняка найдется. Так ведь часто бывает: ты чего-то в упор не понимаешь и пугаешься, а потом все проясняется, и ты поражаешься тому, насколько все элементарно. Давай пока забудем про эту графоманию.

Он кивает, и закрывает вкладку. Он загрузился, но решил сделать вид, что нет.

Вечер. Едем в электричке домой – утомленные, нагулявшиеся под завязку. Моя голова покоится на его плече, его рука обнимает мою талию, его рот не закрывается. Он рассказывает о том, как украл у соседа в кемпинге крольчиху, потому что тот плохо с ней обращался. Крольчиха оказалась беременной и больной, она родила девятерых крольчат и вскоре умерла, и детей пришлось выкармливать молочной смесью для грудничков. Он рассказывает, что мечтает иметь свой маленький остров где-нибудь в районе архипелага Фиджи, жить там вдвоем с любимой женщиной (мной), и иногда приглашать друзей. На острове будет правило – никакого одноразового пластика. Ни пакетов, ни упаковок, ни посуды. Ни контейнеров, ни бутылок, ни пленки, ни ватных палочек. Никаких продуктов, продающихся в полиэтилене.

- Предприятие, на котором ты работаешь, - говорит он, - это фабрика по производству мусора. Каждый леденец – это новый фантик, который переживет и конфету, и того, кто ее съест, и его детей, и внуков. Пластик – это лютая боль, до борьбы с которой наша страна нескоро дозреет.

Он рассказывает, что на нашем острове был бы маленький водопад, в котором мы купались бы голыми, а входным билетом для желающих погостить была бы хорошая песня под гитару, или красивый рисунок на песке. Или умение разводить огонь трением.

- Ты быстро заскучаешь на острове, - говорю я, - на одном месте. Даже со мной.

- Конечно, - подтверждает он. – Это пристанище на пару недель. А потом мы отправимся в какое-нибудь другое место. Я до сих пор не был в Непале.

Он рассказывает что-то еще, а я дремлю на его плече. Мне не слишком важно, что именно он говорит. Если вдруг станет важно, я смогу прочитать все на странице Человека-невидимки.

Я собиралась проштудировать опус Инвизибла после поездки в город, но как-то не складывается. День был насыщенный – с катком, кино, долгим топтанием праздничных улиц и концертом под занавес. Теперь мы лежим на разложенном старом диване, и нам хорошо. Свет выключен, шторы не задернуты. У нас две елки и десять свечей. Бумажная цепочка порвалась там, где Егор задел ее головой, и два свободных хвоста болтаются низко над полом. Если бы у нас был кот, он бы весь избесился. Мы лежим на диване и целуемся. Я предполагаю, что сегодня Егор будет спать не на раскладушке. Нам хорошо.

Утро. О, ужас, как же я зла! Я как обласканная птица в райском заповеднике! Здесь есть теплое одеяло, теплые руки и ноги, и теплое туловище. Здесь есть теплое дыхание, и волосы, пахнущие моим шампунем. И я должна вылезать отсюда, пялить на себя свитер и джинсы на флисе, грузиться в электричку? Зачем? Кому это вообще надо? Я знаю, чем мы сегодня будем дружно заниматься коллективом. Будем торчать в комнатушке для чаепитий, и ныть о том, что придется торчать здесь завтра. А завтра мы все накатим винца с утреца (потому что к новогодней ночи надобно начинать готовится с утра), подобреем, повеселеем, и кому-нибудь обязательно не захочется ехать домой, потому что дома пусто и бестолково, и новогодних чудес ждать уже не умеешь.

Осторожно вылезаю из-под одеяла, рук и ног (все – очень теплое), на цыпочках выбираюсь из комнаты. Егор дрыхнет так же добротно, как треплется – мои сборы (аккуратные, впрочем) его не тревожат. Касаюсь губами его теплых губ - очень бережно. Оставляю ему ключ от квартиры и записку с поручением разрисовать зеркала, и ухожу в жестокую морозную темноту. Туда, где меня ждет рогатый стальной монстр с горящими глазами, и табличками «не курить» в тамбурах.