Первая заповедь блаженства - страница 22

— Вы, Кузнецов, считаете, что так и следует написать в истории болезни? Хорошо, не буду препятствовать. Но если в один прекрасный день сюда нагрянет комиссия, чтобы проверить ваше собственное психическое здоровье…

— Простите, Ольга Васильевна, я больше не буду.

— Хочется в это верить!.. Между прочим, вы должны были первым сообщить мне о том, что у Каарела проблема с пациентом, коль скоро он сам не удосужился этого сделать! У господина Томмсааре есть оправдание: он слишком молод и совершенно неопытен! Но вы, доктор, хороши!.. И вы тоже, Анна Стефановна!.. Я была о вас лучшего мнения!..

В полусне я услышал суровый голос госпожи Нечаевой. Приподняв тяжелые веки, я увидел совершенно незнакомую комнату. У моей кровати сидел Эстонец, а рядом с его стулом стояла неразлучная парочка: доктор Майер и доктор Кузнецов. Дверь комнаты хлопнула, закрываясь.

— Схлопотали! — усмехнулся Дядя Фил. — Дружба с эстонцами до добра не доводит!

Доктор Кузнецов нежно потрепал младшего коллегу по волосам.

— Я сэту… — бледным голосом произнес Эстонец.

— Всё одно — иностранец. От вас одни неприятности!..

— Филипп!.. — обиделась госпожа Майер.

— Анюта, мы всё равно вас любим! Как деток несмышлёных!..

— Нет, — покачала головой Анна Стефановна. — Как говорил мой папа, нам, немцам, вас, русских, не понять!..

— А кому он это говорил? — спросил Дядя Фил.

— Моей маме, — улыбнулась госпожа Майер.

В больничном корпусе я пролежал долго. Каждый день меня навещали доктора во главе с профессором Нечаевой. Я оживлялся при виде каждого посетителя. Я искренне и подробно отвечал на все вопросы, я старался растянуть разговор, чтобы гости остались со мной подольше. Я всё надеялся, что кто-нибудь мне поможет…

Но люди продолжали казаться мне сном. Я был безнадёжно одинок… Только теперь я понял, какое это ужасное чувство. Подумать только, а ведь когда-то я мечтал быть единственным на планете! Вот и домечтался… С каждым днем всё глубже становилось мое отчаяние. Лежа в полузабытьи, я думал, что мне уже нет спасения…

Но однажды в больничной палате повеяло весной. Звонкий серебряный голос пожелал мне доброго утра. В палату вошла Надежда и по-домашнему присела на стул у моей кровати. И я вдруг заметил, что на деревьях за окном распускаются листья. Надежда посмотрела на меня, и я встрепенулся. Хотя ее чудесные глаза снова увидели во мне обычного мальчика, и даже далеко не из хороших, я почувствовал, что оживаю. Мой гроб оказался не хрустальным, а ледяным, и под солнечным взглядом Надежды он взял да и растаял…

Гостья долго смотрела на меня, словно изучала. А потом вдруг улыбнулась.

— Ну, вот ты и поправился, — промолвила она. — Больше не болей!..

Вскоре главврач выпустила меня из больницы, и я вернулся в свой корпус. За время моей болезни Эстонец выписал почти всех старых пациентов, а младшие изменились до неузнаваемости.

Они уже научились разговаривать друг с другом и теперь вовсю замышляли разные безобразия. Они и ссорились, и дрались — в шутку, при помощи мокрых мыльных носков, и всерьез — кулаками. Я поначалу пытался держаться в стороне, но однажды, в разгар жаркой битвы подушками, плюнул на своё хорошее воспитание и с упоением ринулся в общую потасовку. Терять мне было нечего. Я подумал: уж если я обычный, то и вести себя должен соответственно.

Эстонец больше не расставался с аптечкой. Он с утра до ночи только и делал, что разнимал дерущихся, заклеивал пластырем боевые раны пострадавших и грозил всем строгим наказанием. По ночам он пытался навести порядок в разгромленном корпусе. Вид у доктора был усталый, но чрезвычайно довольный.

Единственным, кто не принимал участия в нашей кутерьме, был Поэт. Он избегал шума и беготни, по утрам старательно чистил зубы и причесывался. После обеда он обычно уединялся в одной из аллей парка с томиком стихов Пушкина — в лечебнице имелась большая старинная библиотека. Поэт бродил под липами с мечтательным видом и бормотал:

Дика, печальна, молчалива,

Как лань лесная, боязлива…

Кто-то смеялся над ним, а кто-то поглядывал с уважением. Все знали, что Поэт влюбился. А я даже знал, в кого. Однажды после завтрака я подошел и сказал Поэту, что Надежда вовсе не дика и не печальна. Поэт покраснел и спросил, откуда мне это известно. Пришлось рассказать о том, как его возлюбленная навестила меня в больнице…