Первый чекист - страница 12
«Я намного моложе тебя, — писал он, — но думаю, что за свою короткую жизнь я впитал столько различных впечатлений, что любой старик мог бы этим похвастаться. И действительно, кто так живет, как я, тот долго жить не может. Я не умею наполовину ненавидеть или наполовину любить. Я не умею отдать лишь половину души. Я могу отдать всю душу или не дам ничего. Я выпил из чаши жизни не только всю горечь, но и всю сладость, и если кто-либо мне скажет: посмотри на свои морщины на лбу, на свой истощенный организм, на свою теперешнюю жизнь, посмотри и пойми, что жизнь тебя изломала, то я ему отвечу: не жизнь меня, а я жизнь поломал, не она взяла все из меня, а я брал из нее все полной грудью и душой…»
Альдона не могла понять: зачем он, десятки раз рискуя жизнью, бежал из ссылки? Чтоб через пять месяцев снова очутиться за решеткой и чтоб ему предъявили более тяжкие обвинения?
Да, пять месяцев, которые Феликс провел на свободе, — срок небольшой. И все-таки… Дзержинский обмакнул перо и написал: «Да, я жил не долго, но жил!»
Конечно, в письме, да еще написанном в тюрьме, не расскажешь о том, какими были пять месяцев варшавского подполья, не напишешь о том, какая неустанная, напряженная работа, напряженная борьба была все эти пять месяцев. Сотни раз выступал Дзержинский за эти пять месяцев на подпольных собраниях, наладил доставку и распространение нелегальной литературы, установил связь между кружками, дал решительный отпор тем, кто считал, что у поляков свой, особый, путь борьбы, а у русского пролетариата — свой, кто хотел вбить клин, рассорить рабочих разных национальностей.
За пять месяцев сотни людей поняли правоту Дзержинского. А ведь в сентябре 1899 года, когда он, бежав из ссылки, появился в Варшаве, их было совсем немного. Только вот, пожалуй, Ян Росол и его сын Антон, не колеблясь, сразу пошли за ним…
Вспомнив об Антоне, Дзержинский встал и, не в силах сдержать волнение, заходил по камере.
Антона арестовали год назад, когда ему едва исполнилось восемнадцать лет. Но он был уже известен среди революционеров своей энергией, честностью, непримиримостью. Дзержинский вспомнил удивительные глаза Антека — так ласково называли его товарищи. Как вдохновенно загорались эти глаза, когда Антек выступал перед рабочими, как гневно сверкали они, когда Антон спорил с теми, кто вольно или невольно пытался нанести вред рабочему делу. А вчера Дзержинский с трудом поверил, что перед ним тог самый Антон — так изменился он за год тюрьмы.
До Феликса Эдмундовича доходили слухи о тяжелой болезни Антона. Но Дзержинский надеялся, что молодой организм выдержит, справится с болезнью. Видимо, не выдержал, не справился. Да и тюремщики, конечно, сделали все, чтоб расправиться с Анте-ком, — они мстили ему и за него самого и за всех Росолов — отца, брата, мать, ушедших в революцию.
В коридоре послышались шаги, лязгнул замок в двери.
— На прогулку, — коротко бросил надзиратель.
Дзержинский вышел в коридор. Из открытых дверей камер уже вышли арестованные и, толпясь в коридоре, с нетерпением ожидали, когда их выведут на маленький, мощенный булыжником тюремный двор. Получасовая прогулка, когда заключенные покидали свои мрачные камеры, когда могли хоть немного подышать свежим воздухом, увидеть товарищей, небо, солнце, была большой радостью в тюрьме, и все с нетерпением ожидали этого часа. Недаром же одним из самых суровых наказаний в тюрьме было лишение прогулок.
Дзержинский оглядел толпившихся в коридоре заключенных. Антона среди них не было. Посмотрев в ту сторону, где находилась камера Росола, Феликс Эдмундович увидел, как тюремщик запирает дверь. Если заключенных выводили на прогулку — двери камер оставались открытыми.
Значит, Антон в камере!
— За что Росола лишили прогулок? — громко спросил Дзержинский.
— Никто его не лишал, — ответил надзиратель, — только… не на руках же нести его…
— Откройте! — Дзержинский решительно шагнул к двери камеры.
— Ты кто такой, чтоб здесь командовать? — недовольно проворчал надзиратель, но дверь открыл.
Антон лежал на койке и грустно смотрел на зарешеченное окошко под самым потолком камеры.