Песни Первой французской революции - страница 3
Нужда казалась безысходной. В 1740 году епископ Клермон-Феррана писал министру Флери: «Наш деревенский люд живет в ужасной нищете, без кровати, без мебели. Большая часть даже питается половину года ячменным и овсяным хлебом; это составляет их единственную пищу, которую им приходится вырывать из рта у себя и детей, чтобы уплатить налоги. С этой точки зрения негры наших островов бесконечно счастливее, потому что, пока они работают, их кормят и одевают вместе с их женами и детьми, тогда как наши самые трудолюбивые во всем королевстве крестьяне не имеют возможности при самом тяжелом и самом упорном труде добыть хлеб для себя и для своих семей и заплатить подати». Маркиз Мирабо с полным основанием утверждал: «Будут думать до самой катастрофы, что можно всегда безнаказанно морить голодом». Впрочем, это касалось не только крестьян, но и городской бедноты. И у них на столе ячменный, овсяный, гречневый или просяной хлеб был единственной пищей. «Старый режим являлся как бы режимом дорогого хлеба» (Пьер Бризон, «История труда и трудящихся»).
Приходится ли удивляться, что бедняк был самой активной фигурой революции? Он двигал революцию вперед, он осуществлял ее исторические задачи в чужих интересах, в то время как буржуа искал любой возможности закончить революцию, поставить предел ее дальнейшему развитию. Для буржуа, особенно для представителя финансовой аристократии, при старом порядке было немало возможностей выйти в люди. Плебей из рядов рабочих и крестьян был навсегда лишен этой возможности. Чем несчастнее был он в прошлом, тем решительнее был он в годы революции.
Незадолго до последней войны французы издали сборники писем солдат-добровольцев революционной армии Конвента. В этих письмах, — интереснейшие человеческие документы, — написанных с фронта родным в деревню и город, солдаты-революционеры рассказывают о своих самых сокровенных желаниях и чувствах. Вот один из них, доброволец Ноэль, зажиточный крестьянин-буржуа, мечтающий о возврате в деревню и об округлении своего собственного состояния. Он возмущен тем, что при выборах в Конвент дается возможность участвовать классу наименее просвещенных. Он мечтает о скорейшей ликвидации войны и умоляет начальство об отпуске после первых побед революции. Историк Матьез в годы войны в шовинистической брошюре «La victoire de l’an II» («Победа II года») выбрал Ноэля своим героем революции (см. русский перевод «Как побеждала революция», изд. 1-е). Но сохранились письма и других солдат, настоящих санкюлотов, рядовых революционной армии. Вот один из них, Сульбо, крестьянин, пишет своему отцу: «Я пошел в ряды добровольцев в Париже и готов к выступлению против врагов отечества. Я по рождению француз, с французом я хочу делить опасность и славу. И беспрестанно я буду помнить о том, что людей и собственность надо уважать или умереть за защиту их. Мы, мои товарищи и я, единодушны в таком убеждении. Одним словом, сердце и силы свои я посвящаю защите отечества, и мой лозунг: жить свободным или умереть». Вот другой крестьянин, из Риома. Он с восторгом описывает осаду Мангейма: «Солдаты-революционеры стояли лагерем в снегу, но все трудности, — с гордостью заявляет он, — были забыты. Знамя тирании склонилось пред трехцветным знаменем революции». Вот сын токаря из Риома. Он описывает ужасы войны, но гордо заявляет: «У нас почти ежедневно стычки с врагом. Эти рабы трепещут при приближении наших славных республиканцев». Вот сержант Врио. В июле 1794 года в письме к своим родным он заявляет: «Англичане, ганноверцы, — эти пруссаки, кичащиеся тем, что они лучшие солдаты Европы, — которых еще в прошлом году как будто боялись, теперь беспорядочно бегут от тех, кого они называют карманьолами».
Таковы представители той многочисленной плебейской армии, которая защищала революцию внутри страны и на ее границах, которая вынесла на своих плечах всю тяжесть гражданской войны в продолжение целого десятилетия. Это те якобинцы, о которых Ленин писал: «Якобинцы 1793 года были представителями самого революционного класса XVIII века, городской и деревенской бедноты». Против этого класса, расправившегося уже на деле (а не на словах) со своим монархом, со своими помещиками, со своими умеренными буржуа посредством самых революционных мер, вплоть до гильотины, против этого истинно революционного класса XVIII века шли войной объединенные монархии Европы. В революции плебей приобрел не только гражданские права, — он приобрел и права человека.