Песня для тумана - страница 16

— Покупать… ветер? — недоумённо спросил юноша.

— Попутный! — весело поднял вверх палец старик. — Даёт тебе шаман верёвочку, а на ней три узелка. Выходишь в море, развязываешь один, и до самого заката тебе дует в спину. Главное, не дурить — все сразу не развязать.

— А что тогда будет? — заинтересовался молодой викинг, следующей весной уже рассчитывавший на собственный драккар.

— Плохо будет, — вздохнул старик и погладил бороду, скрывавшую горьковато-мудрую усмешку человека, с высоты преклонных лет вспоминающего ошибки молодости.

Молодой шаман прошёл мимо, никак не показав, что слышал разговор. И Альвгейр позавидовал его самообладанию. Самому ярлу с каждой минутой всё труднее было сохранять любезное выражение лица гостеприимного хозяина.

Стейнсону, поджидавшему гостей уже у входа в медовый зал, Альвгейр обрадовался, как родному. Цепкие пальцы старушки выпустили, наконец, предплечье ярла, позволив тому вздохнуть с облегчением. Сигрид подбежала к отцу, но Ульв этого не заметил. Он смотрел только на седовласую гостью. Смотрел так пристально, что та, неожиданно и для себя, и для своего молодого спутника, смутилась.

— Что ты улыбаешься, Волк, — сказала старушка по-девичьи звонким голосом, — будто видишь перед собой не трухлявую колоду, а молодую красавицу, которой волосы распустил?

— Я её и вижу, — ответил Ульв, не переставая улыбаться. Его голос, напротив, прозвучал низко, почти хрипло. Стейнсон, наконец, оторвал взгляд от лица гостьи и перевёл его на гостя. — Это твой сын?

Весёлые морщинки солнечными лучиками разбежались по лицу женщины. Сухонькая ладошка задела чёрную прядь, ласково погладила Ульва по гладко выбритой щеке.

— Это мой средний внук. Мой и Медведя. Знаешь, сколько зим прошло с тех пор, как вы оставили Суоми?

— Я не считал, — ответил Ульв, продолжая рассматривать молодого мужчину в диковинной одежде. Тот встретил взгляд твёрдо, но без вызова, почтительно наклонил голову, выказывая уважение.

— Из него получился хороший нойд[1], — уверенно сказал Ульв.

— Получится когда-нибудь, — старушка обернулась и ласково посмотрела на внука. — Чему хотела, я успела его научить. А остальное уже самому придётся у духов выпытывать.

Она лукаво сощурилась, отчего пришли в движение мелкие складочки вокруг глаз.

— Если духи, помимо Мяндаша[2], захотят с ним говорить.

Ульв бережно подхватил женщину под руки.

— Пойдём, Акка[3], ты устала с дороги. Я налью тебе мёда, чтоб согреть тело и спою песню, чтоб порадовать душу.

Старушка с притворной строгостью шлёпнула его по руке.

— Всё бы тебе шутки шутить, насмешник-волк. Я не Луна, чтобы ты мне песни пел. И даже не утка… — тонкий, как веточка, палец, осторожно разгладил вышивку на рубахе Стейнсона. — Но мне приятно, что ты её хранишь…

— О чём они говорят? — Сигрид нетерпеливо дёрнула Альвгейра за рукав. Беседа велась на языке саамов, и никто из викингов ни слова не понимал.

— Просто болтают. — Ярл хмурился. Нахальная шаманка всегда его злила. А её внезапное появление не сулило ничего хорошего. — Не виделись давно.

— Это его мать? — девушка присматривалась к саамке с явным любопытством. Альвгейр даже закашлялся.

— Нет, не мать… просто знала его когда-то. Давно.

— А тебя?

— И меня, — нехотя отозвался отец. — Но… не так близко.

Бьорн, стоявший тут же, поблизости, готовый следовать за Сигрид и защищать девушку от возможных притязаний смехотворного шамана, понял, что кому-то придётся защищать старуху-шаманку от притязаний дочери ярла. Сигрид явно вознамерилась свести с ней короткое знакомство.

Гостья же тем временем сделала шажок назад, оглядела любопытно глазеющую на неё толпу, убедилась, что всё внимание принадлежит ей, и произнесла разборчиво, громко и почти правильно на языке викингов:

— Твоя твёрдость вернула мир нашей земле, Ульв[4]. Теперь дети оленя и медведя живут рядом, но духи предков велели передать тебе: грань тонка, а Скрытая Туманом сильна, как никогда, даже до северных берегов докатились её чары. Знай же, что нойды саамов на твоей стороне.

Она сделала попытку поклониться, но Стейнсон проворно поймал её за плечи и прижал к груди. Его тонкие губы были плотно сжаты, а взгляд задумчив.