«Песняры» и Ольга - страница 8

Кумиром Мулявина был Джо Кокер. Он считал его профессионалом экстра-класса, владеющим космической анергией. Володе как-то случилось быть на его концерте в Дортмунде, и он рассказывал, как двадцать тысяч зрителей, и он в том числе, полностью были во власти Кокера, во власти музыки!

Он любил Стравинского, Скрябина, Рахманинова, Моцарта. Еще Паркера и Гершвина. Любил Утесова, Ланца, Сметанкину — и жалел, что так быстро мы забыли эту замечательную певицу.

Сам Мулявин был музыкантом, что называется, от Бога. Помню такой случай. «Песняры» принимали участие в сборном концерте вместе с симфоническим оркестром. На сцене стояла арфа, Мулявин подошел к ней. я никогда не видел, чтобы он где-нибудь играл на арфе. Володя провел пальцем по всем струнам. Сказал сам себе: «Здесь так, тут так». Попробовал пару нот и прямо с ходу начал играть какую-то мелодию. Стоящая рядом арфистка удивленно спросила:

— А почему вы именно здесь извлекаете звук, а не в другом месте?

— Просто здесь лучше звучит, — сказал Володя.

Еще больше меня поразил другой случай. Я уже писал, что окончил музыкальную школу по классу трубы. Мой преподаватель мне подарил флюгель-горн. И как-то на репетиции Володя Мулявин подходит ко мне:

— Дай-ка мне, Леня, трубу. Какая тут пальцовка, какие ноты?

— Вот ре — первый и третий палец, — говорю я, — вот соль.

Володя взял трубу сразу начал играть, причем отличным звуком. А чтобы звук был хорошим, нужно много заниматься и иметь, грубо говоря, мозоль на губах. Не зная трубы, играть на ней хорошим звуком просто нельзя. А Мулявин «выучил» инструмент за пару минут.

Музыкальное чутье у него было безусловным, а вот в людях Мулявин мог ошибаться. И не раз ошибался, и сам это признавал. Он оправдывался тем, что даже такой большой знаток психологии людей, как Бальзак, тоже часто ошибался в людях (об этом Мулявин прочел в дневнике братьев Гонкур). И если уж Бальзак, который работал за письменным столом и имел возможность сосредоточиться, разобраться, не всегда мог понять натуру человека и поддавался первому впечатлению, то что же спрашивать с него, с музыканта! Ведь музыкант сосредоточен на поисках нужной мелодим, ноты, ритма и абсолютно не воспринимает мелочи. А люди проявляются как раз в мелочах.

В женщинах Володя ценил щедрость и открытость. Он не выносил обмана, обман доводил его до бешенства, независимо от того, от кого он исходил, от женщины ли, от мужчины. Его слишком часто обманывали в жизни, и он знал, что это такое…

Лучшее Володино время- утренний рассвет. Еще день впереди, а ты не спишь, думаешь, вглядываешься в недоступное, загадочное. Подчас мучительно и тревожно, но чаще — с надеждой. Возможно, в глубине утреннего одиночества он более остро чувствовал силу жизни. И сам говорил, что лучше всего ему работается с пяти до девяти часов утра. Именно в это время лучше всего пишется музыка. А дорабатывать, исправлять, переделывать — это он делал уже потом, в любое время.

Володя и в шумных компаниях, и в застольях иногда как бы уходил в себя, словно хотел побыть наедине со своими мыслями. Это понимали далеко не все.

В отличие от многих деятелей искусства, поддавшихся магии власти, Мулявин никогда не хотел и не собирался заниматься политикой. Он считал, что политика, в отличие от музыки, — дело недолговечное. Суетливое. Только музыка — вечная! Он говаривал, что видел вокруг себя немало политиков, но честных людей среди них встречал редко. И еще. Политики, дорвавшись до власти, на глазах меняются. Не в лучшую сторону, к сожалению, и исключений практически нет. Там столько злобы, корысти, политиканства, ненависти к более талантливым и успешным… А Мулявин этого не переносил. В творческой среде он этого тоже не терпел. Как-то Володя припомнил в этом смысле картину художника Сальвадора Дали «Осеннее каннибальство»: там два персонажа с удовольствием пожирают друг друга…

Мулявин, кстати, очень любил Дали — за загадочность его полотен, за своеобразную поэзию и точность…

Мулявин, не белорус по рождению, боготворил белорусского классика Янку Купалу и сделал несколько программ на основе его творчества. И вообще, когда ему становилось тоскливо и грустно, он брал томик Купалы и искал в его стихах ответы на тревожащие вопросы.