Песочные замки - страница 12
— Милый, не забудь. Завтра в три. Прыгай. Ведь поезд уже тронулся.
Стук колес становится ритмичным.
— До свидания, милый. Завтра в три. Скажи своей сестре, что шерсть я достала. Я боюсь за тебя. Прыгай. Может, сходим в кино? Я боюсь. О том, что я тебе сказала, не беспокойся. Я боюсь за тебя. Прыгай. До свидания, милый. В сущности, это неважно. Я боюсь.
Поезд набирает ход. Раздвижная дверь захлопывается. Разлучены. Мы уже у самого конца платформы. Я вижу, как парень спрыгивает. Ни шума падения, ни криков, которых я так опасался, не последовало. Мой сосед снова погружается в сон.
Девушка отошла от дверей и направляется в мою сторону. В ночном освещении вагона волосы ее кажутся совсем розовыми. Лицо еще хранит следы тревоги и нежности. Вид у нее утомленный. Она садится. Смотрится в оконное стекло, затянутое амальгамой ночи. Рукой приглаживает волосы. Роняет руку на колени.
Потом прижимается лбом к стеклу и застывает.
Начало зимы. Купе третьего класса битком набито с самого Парижа. Люди разговаривают. Слова журчат сплошным потоком. Прислушавшись, я все-таки кое-что разбираю:
— Мой вечно все солит. Это же страшно вредно.
— А у нас то же самое с сахаром! Он сыплет, и сыплет, и сыплет…
— Уж сколько ему говорили…
В сетования хозяек вклинивается голос какого-то пьяницы, который благодушно вещает, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Я лично считаю, что зимой они все на одно лицо. Без дураков. Как ни крути, а возразить нечего. Летом дело другое. Но зимой… О-ла-ла! Иногда просто узнать невозможно. Вот смеху-то! Не разберешь, где своя баба, где чужая. Во! И всё из-за мехов…
Все разговоры вокруг стихли. Две молоденькие женщины, которые не успели добежать до купе второго класса и в результате стали темой этого монолога, много бы дали сейчас за то, чтобы исчезнуть.
То ли духи у них резковаты, то ли слишком много на них побрякушек, — словом, из-за какого-то перебора в туалете они кажутся мне парикмахершами на содержании, которые дорвались до денег, но еще не научились ими пользоваться.
Одна из них покраснела так, что на нее жалко смотреть.
А пьяница гнет свое:
— Я верно говорю. Путаешь краль, и все тут. Из-за мехов. Ни в коем случае путать нельзя! Но вот поди же, случается. У них у всех каракуль или датра. Без дураков, датра. Без дураков. Истинная правда. Господь дает много одной и ничего другой. Такова жизнь. Без дураков.
Смешки смолкли. Одна женщина кусает губу. Тишина была бы полной, если бы не две хозяйки, которые продолжают толковать о том же:
— Ведь солю я достаточно. А он все равно должен сам досолить!
— Ну точно, как мой с сахаром.
Эти двое явно не местные! Гораздо естественнее они вписались бы в обстановку «Рюмри» или кафе «Флор»[10]. Особенно девушка. Волосы у нее светлые, прямые, изящно взбитые. Красивого оттенка. Никакой косметики, это-то и выглядит особенно вызывающе! Достаточно одного взгляда на ее небрежно накинутое, броское пальто с капюшоном, короткое, ядовито-оранжевое, и на серые, мышиного цвета брюки с безукоризненной складкой, чтобы быть уверенным, что имеешь дело с девушкой, у которой есть свое собственное мнение об итальянском кино, об американской литературе и о современной литературе вообще. Кто знает, может быть и о Хайдеггере[11]…
У парня вид студента-медика курса с третьего. Небрежно элегантен и раскован. Едва успев сесть, он уже раскрывает книгу.
Книга — это любопытно! Я вытягиваю шею, чтобы прочесть название. Довольно неожиданно: «Его превосходительство Эжен Ругон»[12].
Он держит книгу с видом человека, открывающего четырнадцатый том «Людей доброй воли»[13]! Я мысленно улыбнулся Жюлю Ромену. Но улыбка застыла у меня на губах. Голосом, который никак не вязался с моим представлением о ней, девушка спросила:
— Эмиль Золя? Хорошая вещь?
И, поскольку друг не ответил, она, надув губки, углубилась в чтение «Селексьон»[14].
В купе третьего класса много читают. Всё подряд. Но Мариус Ришар никогда в жизни так не удивлялся, как при виде старушки с пучком и в косынке, которая в одно прекрасное утро в поезде вытащила из кошелки с морковью, видимо, только что купленной на центральном рынке в Париже, платоновский «Пир», водрузила на нос очки в стальной оправе и читала, не отрываясь, четыре остановки подряд.