Петербург - страница 3
— Какое кладбище?! — Маша снова была на грани истерики. — Я не пойду!
— Тут ночевать останешься? Смотри, в этом лесу и пострашнее нечисть водится!
— Адово днище! Я не пойду!
— Ну и оставайся, — Юрий Владимирович равнодушно пожал плечами и повернулся к Юле. — Ты-то идёшь?
— Вы, правда, готовы её здесь бросить?! Николай Тимофеевич характеризовал вас как человека.
— А кто это?
— Николай Тимофеевич Пономарёв.
— А, Котя — добрая душа! Он всегда видел в людях больше, чем в них есть… Так! — отшельник нетерпеливо хлопнул в ладоши. — Вы идёте?! А то у меня ещё коза не доена!
Академику Пономарёву, почётному члену всех на свете академий и участнику самых престижных симпозиумов, было заметно за семьдесят. Отшельник выглядел не старше пятидесяти, а с учетом того, что жизнь вдали от цивилизации накладывает свой отпечаток, ему было едва ли больше сорока. И вдруг «Котя»…
И вообще, внешний вид Юрия Владимировича как-то не очень соответствовал образу отшельника. «Плащ с капюшоном» оказался армейской плащ-палаткой, из-под которой выглядывали довольно старомодные, но вполне пижонские сапоги. Пахло от него дорогим одеколоном, и, кажется, он даже был гладко выбрит, хотя в сумерках трудно было судить об этом со всей определённостью.
И вот этот болотный мачо вопросительно посмотрел на девушек, развернулся и медленно побрёл куда-то вглубь леса.
— Маш, пойдём, он уходит!
Перспектива ночевать на разбитом тракте посреди незнакомого, зловещего леса подруг не радовала, и вскоре они уже брели по тропинке вслед за Юрием Владимировичем.
Шли молча. Лишь отшельник тихо насвистывал себе под нос какую-то заунывную мелодию.
Непроходимый ельник, обступавший тропинку, постепенно сменился светлым сосновым редколесьем, по которому, насколько хватало взгляда, были беспорядочно разбросаны огромные могильные плиты. Вроде бы погост как погост, но правильная прямоугольная форма и одинаковые размеры этих надгробий сразу же привлекли внимание Юли. Все они были ярко-белого цвета и чуть ли не светились в темноте, что добавляло этому месту мрачной загадочности.
— Юрий Владимирович, а что это за кладбище?
Отшельник продолжал насвистывать свою нудятину, не обращая внимания на Юлин вопрос.
— Юрий Владимирович! Вы меня слышите?!
— А?! — он остановился и вздрогнул, словно бы проснувшись. — Не называй ты меня так! Я уже отвык. Слишком давно меня так звали. И кажется, что уже не меня.
— А как нам вас называть?
— Деда Жора, — отшельник снова зашагал по тропинке. — Меня все здесь так зовут.
— Все?! А здесь кто-то ещё есть?!
— А как же?! Коза моя, Дуська, кошечка Лёпа и попугайчик волнистый, ему я имя так и не придумал.
— Вы издеваетесь?! — Юля и сама уже жалела, что связалась с этим психом, а уж какой ушат помоев выльет на неё подруга, это она сейчас представляла в красках и подробностях!
— А что, не похож на деда? — отшельник хмыкнул. — Сам я себя так называю. Больше ведь и поговорить не с кем.
— Вы про кладбище так и не ответили!
— Три цветка воссияют над Градом, принеся избавление, чистоту и свежесть. На поле презренного ратника погаснет огонь, поднимутся те, кто был слеп, исполнившись жизни от источников сих. А зловещий Атакан-камень извергнет воды, и возвратится он в бездну, откуда и взят был.
Юрий Владимирович декламировал текст с пафосным надрывом, кривляясь и юродствуя, но, несмотря на тон отшельника, сердце Юли сжалось от радостного предчувствия.
— «Инкеримаанская заповедь»?! Только вы неверно цитируете! В каноническом списке не «на поле презренного ратника», так ведь даже не звучит, а «на ратном поле»; и не «извергнет воды», а «низвергнется в воды»! И причём здесь это кладбище?!
— Больно грамотные все стали! — отшельник недовольно поморщился и сплюнул. — Днём сама всё увидишь.
— А сейчас увидеть нельзя? У меня фонарик есть.
— Фонарик у тебя сейчас под глазом будет! Под ноги смотри! Фонарик у неё? Нельзя! Эта красна девица, подруга твоя, — отшельник кивнул через плечо, — сейчас от страха богу душу отдаст.
— У этой красной девицы, — услышав, что говорят про неё, Маша встряла в разговор, — между прочим, имя есть.